. Жермен заканчивает свое сочинение рассказом о подавлении восстания в Генте в 1453 г., когда, по его мнению, уже ничто не мешает герцогу сосредоточиться на своей главной задаче – организации крестового похода.
У Оливье де Ла Марша только герцог Бургундский предстает защитником церкви, ибо остальные европейские государи не спешили прийти на помощь[221]. Этот сюжет стал краеугольным камнем в восхвалении герцога во время банкета Фазана, одним из организаторов которого (впрочем, как и многих других придворных празднеств) являлся де Ла Марш[222]. Особое внимание зрителей и участников этого праздника было обращено на тот факт, что герцог не является единственным правителем, к которому обратились за помощью: сначала это были император, французский король и т. д. Однако они, видимо, не выказали достаточного рвения в деле защиты веры, поэтому последовало обращение к Филиппу Доброму. Действительно, сам герцог направлял посольство к Карлу VII с целью убедить его совместно предпринять что-либо, чтобы помочь Византии, но безрезультатно[223]. Таким образом, Филипп Добрый со своей давней мечтой о крестовом походе остался единственным защитником христианской веры и мира среди европейских государей. Тем более важной для него, как представляется, стала возможность во всеуслышание заявить о своем намерении и продемонстрировать этим преданность делу веры в отличие от других государей, стоящих выше него по титулу. Это служило укреплению позиций герцога не только внутри его государства, но и на международной арене[224].
В отличие от герцога «христианнейший» король Франции явился инициатором Буржской Прагматической санкции, сделавшей положение французской церкви более автономным и вызвавшей конфликт со Святым престолом[225]. Король не был, по мнению Шатлена, защитником церкви, как его предшественники[226]. Иными словами, Карл VII не оправдал надежд, возлагаемых на «христианнейшего» короля, заключавшихся как в защите церкви, так и в поддержании мира[227]. Наоборот, он стремился сеять раздор, в том числе и между ним самим и Филиппом Добрым, как это произошло в конфликте из-за Люксембурга[228].
Известный французский медиевист Ж. Дюфурне в статье, посвященной образу Карла Смелого в бургундских хрониках, отметил, что одной из превозносимых черт герцога является его храбрость. Современники воспринимали его как доблестного рыцаря (heros chevaleresque)[229]. Однако не только в характеристике этого герцога преобладают подобного рода панегирики. Почти все сочинения, посвященные Филиппу Доброму, открываются перечислением его завоеваний. Читателю в деталях сообщают о том, как именно герцог расширял границы владений Бургундского дома, боролся с мятежниками и внешними врагами
