Был июнь месяц; он остановился в одной гостинице в Ковент-Гардене. Его гостиная находилась в нижнем этаже, и он был настолько осторожен, что всегда спускал шторы, чтобы его как-нибудь не увидали. За тринадцать лет до этого, в то время когда он составлял свою прекрасную коллекцию майолик и «Марк-Антониев», он подделал подписи своих опекунов на доверенности, чтобы завладеть известной суммой денег, завещанной ему матерью и которую он при заключении брачного договора записал на имя своей жены. Он знал, что подлог этот был обнаружен и что, вернувшись в Англию, он рискует своей жизнью. И все-таки он вернулся. Есть ли тут чему удивляться? Говорят, что женщина, которую он любил, была очень хороша собой. К тому же она не любила его.
Его открыли благодаря чистой случайности. Шум на улице привлек его внимание. Поддаваясь художественному интересу, с которым он следил за современной жизнью, он на мгновение отдернул занавеску. На улице кто-то крикнул: «Это Уэйнрайт, подделыватель подписей». То был голос Форрестера, полицейского офицера из суда.
5 июня он предстал перед судом в Ольд-Бэйли. В газете «Times» был напечатан следующий отчет о заседании суда:
«Перед судьями Воганом и бароном Альдерсоном предстал Томас Гриффитс Уэйнрайт, 42 лет, джентльмен по внешности, с усами, обвиняемый в подделке и предъявлении фальшивой доверенности на сумму 2259 фунтов стерлингов с намерением обмануть директора и товарищество Английского банка.
К подсудимому было предъявлено обвинение по пяти пунктам, в которых он на допросе, произведенном утром судебным приставом Арабином, не признал себя виновным. Представ, однако, перед судьями, он попросил разрешения взять обратно первое показание и признал себя виновным по двум пунктам обвинения, не носившим уголовного характера.
Поверенный банка, указав на то, что к подсудимому было предъявлено еще три обвинения, заявил, что банк не желает пролития крови. После этого в протокол было занесено, что подсудимый признает себя виновным в двух менее тяжких преступлениях, и судья приговорил обвиняемого к пожизненной ссылке».
Его отвезли обратно в Ньюгейтскую тюрьму, где он должен был ждать своего отправления в колонии. В одной из его ранних статей есть странный отрывок; он представляет себе, что «лежит в Хорсмонгерской тюрьме и приговорен к смерти» за то, что не в силах был устоять против искушения и украл несколько «Марк-Антониев» из Британского музея, чтобы пополнить свою коллекцию. Наказание, к которому он был теперь приговорен, для человека с его воспитанием и образованием было равносильно смерти. Он горько жаловался на это своим друзьям и не без основания указывал, что люди должны были бы понять, что деньги, в сущности, принадлежали ему, так как достались ему от его матери, и что подлог, как таковой, был совершен уже тринадцать лет тому назад, а это, по его выражению, является уже по меньшей мере «circonstance attenuante». Постоянство личности – очень тонкая метафизическая задача, и, конечно, английские законы разрешают этот вопрос слишком быстро и грубо. Тем не менее есть нечто драматическое в том, что это тяжкое наказание было наложено на него за преступление, которое, если мы вспомним его роковое влияние на язык современной журналистики, было отнюдь не самым тяжким из всех его преступлений.
