Пепе | страница 2
Толпа приветствует людей будущего оглушительным криком, пред ними склоняются знамёна, ревёт медь труб, оглушая и ослепляя детей, — они несколько ошеломлены этим приёмом, на секунду подаются назад и вдруг — как-то сразу вытянулись, выросли, сгрудились в одно тело и сотнями голосов, но звуком одной груди крикнули:
— Viva Italia![4]
— Да здравствует молодая Парма! — гремит толпа, опрокидываясь на них.
— Evviva Garibaldi![5] — кричат дети, серым клином врезаясь в толпу и исчезая в ней.
В окнах отелей, на крышах домов белыми птицами трепещут платки, оттуда сыплется на головы людей дождь цветов и весёлые, громкие крики.
Всё стало праздничным, всё ожило, и серый мрамор расцвёл какими-то яркими пятнами.
Качаются знамёна, летят шляпы и цветы, над головами взрослых людей выросли маленькие детские головки, мелькают крошечные тёмные лапы, ловя цветы и приветствуя, и всё гремит в воздухе непрерывный мощный крик:
— Viva il Socialismo!
— Evviva Italia![6]
Почти все дети расхватаны по рукам, они сидят на плечах взрослых, прижаты к широким грудям каких-то суровых усатых людей; музыка едва слышна в шуме, смехе и криках.
В толпе ныряют женщины, разбирая оставшихся приезжих, и кричат друг другу:
— Вы берёте двоих, Аннита?
— Да. Вы тоже?
— И для безногой Маргариты одного…
Всюду весёлое возбуждение, праздничные лица, влажные добрые глаза, и уже кое-где дети забастовщиков жуют хлеб.
— В наше время об этом не думали! — говорит старик с птичьим носом и чёрной сигарой в зубах.
— А — так просто…
— Да! Это просто и умно.
Старик вынул сигару изо рта, посмотрел на её конец и, вздохнув, стряхнул пепел. А потом, увидав около себя двух ребят из Пармы, видимо братьев, сделал грозное лицо, ощетинился, — они смотрели на него серьёзно, — нахлобучил шляпу на глаза, развёл руки, дети, прижавшись друг ко другу, нахмурились, отступая, старик вдруг присел на корточки и громко, очень похоже, пропел петухом. Дети, захохотали, топая голыми пятками по камням, а он — встал, поправил шляпу и, решив, что сделал всё, что надо, покачиваясь на неверных ногах, отошёл прочь.
Горбатая и седая женщина с лицом бабы-яги и жёсткими серыми волосами на костлявом подбородке стоит у подножия статуи Колумба и — плачет, отирая красные глаза концом выцветшей шали. Тёмная и уродливая, она так странно одинока среди возбуждённой толпы людей…
Приплясывая, идёт черноволосая генуэзка, ведя за руку человека лет семи от роду, в деревянных башмаках и серой шляпе до плеч. Он встряхивает головёнкой, чтобы сбросить шляпу на затылок, а она всё падает ему на лицо, женщина срывает её с маленькой головы и, высоко взмахнув ею, что-то поёт и смеётся, мальчуган смотрит на неё, закинув голову, — весь улыбка, потом подпрыгивает, желая достать шляпу, и оба они исчезают.
