.
Тезису о внутреннем родстве двух диктатур Массис попытался дать философское обоснование. «Разве теоретик классовой борьбы Карл Маркс – не ученик Гегеля, апологета прусской монархии? Разве не из идеалистической философии он заимствовал основы своей логики, чтобы сформулировать диалектический материализм? Гегелевский человек – человек прежде всего немецкий – в равной степени может стать бисмарковцем, национал-социалистом или марксистом. Марксизм и национал-социализм – две разновидности гегельянской авантюры. “Какая разница, что гегелевско-нацистский опыт провалился! – думают сегодня иные немцы. – Ведь есть еще гегелевско-марксистский, который победил и может быть осуществлен до конца”. Иными словами, тот факт, что огромная Россия уже тридцать лет организована в соответствии с теориями Маркса и Гегеля, представляется немцам гораздо более важным, чем военное поражение нацистов. <…> Коммунизм и национализм – две самых сильных тенденции в немецком народе, – утверждал он. – <…> Такое настроение духа породит будущий национал-коммунизм. <…> “Свободе”, которую они (немцы – В. М.) презирают из принципа и осуждают, исходя из опыта, они предпочтут советский порядок, потому что это настоящий порядок, жестокий, конечно, но существующий и поддерживаемый»[65].
«Гитлеровский ураган сдул Маркса и Канта, – писал Бенвиль в 1933 г. – Социал-демократия исчезла в один день, как пыль. Можем ли мы быть уверены, что вкус к германизму исчез во Франции? Можем ли мы быть уверены, что за отсутствием иной пищи он не обратится к идеям гитлеризма? Для профанов искушение идеями, идущими из Германии, особенно сильно»[66]. Любое одобрение национал-социализма было неприемлемо для Морраса и его круга. Консервативный академик Луи Бертран, популярный романист и автор книг на исторические темы, некогда близкий к «Action française», съездил на нюрнбергский «партайтаг» 1935 г. и с оговоркой: «Я не гитлеровец. Французский гитлеровец представляется мне чистой нелепостью», – привез оттуда умеренно-восторженный рассказ о «сегодняшней Германии, послушной и дисциплинированной», в которой «среди сотен тысяч людей, воодушевленных самыми пылкими националистическими лозунгами, [он] не слышал ни единого воинственного крика или крика ненависти против кого бы то ни было – даже против евреев». Фюрер произвел на Бертрана хорошее впечатление как вождь национального возрождения и как умеренный политик по сравнению с кайзером: «Любому непредвзятому наблюдателю ясно, что в Германии со времен Вильгельма II нечто переменилось». «Почему у нас не видно ничего подобного? – задался вопросом визитер. – Этих масс, этой дисциплины, этого единодушия, которые создают впечатление непобедимой силы!»
