«За что?! – взмолился он, и сразу поднялась волна протеста. – За что, Господи?!» Каждый раз он был уверен, что вот он – худший день его жизни, но приходила новая беда, и день тот, оказывается, был не самым худшим. Лица друзей встали перед ним, как живые, на смену отчаянию пришла ненависть. В бессильной ярости он сжал кулаки, против воли возненавидев себя за сырость на щеках. Здесь, где никто не мог его видеть, он мог дать волю чувствам, но их-то как раз и не было, а была боль, запертая внутри – и вой, которым воют на луну. Ему больше всего на свете хотелось убить всех тех, кто забрал у него Зулю и Ибн-Ибрагима, плюнуть в довольные клыкастые лица. И за бабку-кормилицу, которую нашел с пробитой головой, и запуганного брата, который боялся собственной тени, и за Мирабель, и за Стаса…
Вой рвался наружу, не доставая боль – боль была там, а он здесь. Слава Богу, что его все же чаще вычеркивали из своей жизни – но вычеркивали так, что не оставалось сомнений, кто за этим стоит.
И вдруг деревце ярко вспыхнуло змеиными языками пламени, словно предупреждая о чем-то – и сразу погрузилось во тьму. Спустя пару минут Валимир услышал шаги. Он отпрыгнул в сторону, заваливаясь в высокую траву за бревно, затаив дыхание.
– Нашел! – спокойный уверенный голос прозвучал чуть в стороне, там, где он оставил Виткаса. – Спит он, на него сонное зелье подействовало.
– Ну что, позавтракаем, поужинаем? – с оживлением, полушутя, спросил второй, наклонившись над Виткасом.
Валимир нащупал в голенище нож, достал его и спрятал в рукаве.
– Хорошо бы, но я пока обхожусь своим пайком. Кровь и мясо мне нужны в полнолуние. Ты это, слышь, не шути, у вампиров жизнь тут незавидная. Выглядят они неважно. Людей взяли по обычному рациону, но, похоже, голодуха у них началась. Дальше хуже будет. Вверху холод, колбасить их начнет, своя-то кровь не греет. Вот увидишь, начнут влет толпами забивать. Сегодня в двенадцать группа подойдет, нам достанется, я договорился, а эти на учете. Он из подрывников, их трогать запретили.
– Никогда не видел вампира в естественном виде, а тут краска с них быстро слазит. Видал, какие клыки? – голос был молодой, неокрепший, высокий. – Я думал, они сытые…
– Мои не хуже! А сытыми они никогда не бывают… А где этот… второй? – второй голос явно принадлежал человеку в летах.
– А разве в пещере его нет? – удивился тот, который был помоложе.
– Нет, я проверял. Рюкзак и мешок у входа брошен. Может, сбежал?
