— А я не знал, что господин министр просит подавать рапорты, которых он не читает, — ответил я.
— Вы слишком много болтаете! Перепишите рапорт, и дело с концом!
И сказав это, он повернулся ко мне спиной, бормоча:
— Вот еще указчик нашелся!
Я промолчал, хотя все во мне так и кипело.
И странно, сколько бы раз я ни спорил с приятелями, высказывая какую-нибудь новую идею — а из жалких лекций наших ограниченных профессоров вряд ли они могли бы почерпнуть что-нибудь новое, — все они тупо, злобно, насмешливо всегда повторяли одно и то же:
— Ты уж больно много знаешь и больно много говоришь!
На первом экзамене по анатомии я отвечал профессору, предварительно прочитав книгу того автора, у которого он заимствовал материал для своих лекций. Когда я излагал один из вопросов, он прервал меня:
— Какой автор утверждает это?
Я назвал ему фамилию, которую он знал не хуже меня.
— Это неправда!
— Нет, господин профессор, это именно так. В последнем издании есть примечание на двух страницах, которого нет в первых изданиях.
— Довольно, я не собираюсь учиться у вас!
Бледный, дрожа от злобы, я стал дожидаться конца экзаменов, чтоб узнать о результатах. В это время из канцелярии вышел профессор Маркович, сердито крича во все горло:
— Браво! Ученик прав, а профессор его провалил! Да ему только азбуке обучать, а не студентам лекции читать!
Увидев меня, он вцепился в лацкан моего пиджака:
— Ну, братец… ты провалился!
И, грубо выругавшись, он сурово прибавил:
— Парень ты бедный, трудно тебе, знаю, но учишься ты превосходно; только зачем болтать лишнее? Если дурак утверждает, что ты неправ, и если этот дурак — твой экзаменатор, закрой рот и молчи. Ты провалился на экзамене потому, что читал новое издание, а у него есть только то, которое он еще в школе вызубрил. Не знаю, что ты ему еще сказал, но он утверждает, что ты наглец и слишком много говоришь. Круглый невежда, тут уж ничего не поделаешь!
Я был ошеломлен. Все закружилось у меня перед глазами, я побледнел как смерть.
Я отправился домой.
Наступила уже ночь, свеча догорела. Я лежал, растянувшись, на постели, не снимая башмаков, в смятой шляпе. Мой мятежный характер вполне определился.
Почему все люди, думал я, обвиняют меня в том, что я много говорю? Почему и друзья, и едва знакомые мне лица, и невежды, и образованные люди, и подлецы, и кроткие от природы, и злостные банкроты, и начальники канцелярий, и профессора, и дети — все, все обрушиваются на меня, лишь только я заговорю? Разумеется, я ясно видел всю несправедливость, которую они учиняли надо мной.
