I
Мрачная осенняя ночь. На окраине города — тишина, только изредка лают собаки. Вымощенные булыжником глухие, узкие улицы возле сада Икоаней грязны; поперек дороги тянутся большие лужи. От тусклых фонарей на перекрестках толку не больше, чем от телеграфных столбов. Небо сумрачно; моросит мелкий дождь, окутывая дома словно дымчатой завесой; от луж поднимаются испарения и лениво плывут по воздуху.
Напротив пустыря, обнесенного дощатым забором, — дом побогаче, чем другие. Его крытая галерея, сделанная из новых досок, светится в темноте, и доски белеют рядами исполинских зубов.
В комнате, растянувшись на постели и закрыв лицо руками, лежит господин Морой, худой и долговязый; на нем черный костюм — он собрался в гости, — но как слабовольный человек, которому свойственно желание отдалить тяжелую минуту, он закрывает глаза, все плотнее сжимает веки и глубже зарывается головой в подушку.
Перед большим зеркалом в позолоченной раме причесывается госпожа Морой; недовольная своей прической, она поворачивается то в одну, то в другую сторону. Ее черные волосы, распущенные по спине, переливаются при свете шести восковых свечей. Темные глаза на круглом лице смотрят сердито.
На госпоже Морой короткая нижняя юбка; она затянута в корсет, руки ее обнажены до плеч, ботинки не застегнуты; у нее округлая, гибкая талия, полная грудь… она хорошо сложена… еще молода… красива… пожалуй, скорее привлекательна, чем красива.
Госпожа Морой топает ногой, нервно сжимает в руках гребенку и прикусывает нижнюю губу. Она закрывает глаза и злобно фыркает, обнажая белые зубы. У нее вырывается вздох. Грудь ее трепетно вздымается.
Тяжело вздохнув, как вздыхает осужденный, господин Морой поднимает голову с подушки, пристально смотрит на жену и спрашивает слабым, покорным голосом:
— Ну зачем, Софи?.. Почему ты хочешь во что бы то ни стало пойти? Погода скверная… Я не совсем здоров…
Госпожа Морой с такой силой швыряет гребенку на пол, что та разламывается надвое. Она вся напрягается и, словно оцепенев, замирает перед зеркалом.
Продолговатое, бледное лицо господина Мороя, кроткое и печальное, с редкой седеющей бородкой и синими безжизненными глазами, будто внезапно постарело. Его голова, едва державшаяся на худой шее, казалась головой мертвеца. Вокруг глаз и рта лежали глубокие тени.
— Я хочу идти, — сказала госпожа Морой, подчеркивая каждое слово. — Хочу, и все тут… Ты должен понять, наконец, что я не могу жить, как отшельница. Люди пригласили нас. Ведь это же твой начальник. Ты хочешь, чтобы я на тебя молилась как на икону, всю жизнь только и думала, что о твоем кашле, да твоих болях, да о твоем сердцебиении? Кто виноват в том, что ты состарился столоначальником? Ты сам: у тебя нет чувства такта, ты живешь в каком-то оцепенении. Если бы я изредка не выводила тебя в общество, ты бы, наверное, лишился и этих трехсот лей… Ты молчишь?.. Не слышишь?.. Не видишь?… Все молчишь?.. Нам надо идти… Я им написала, что приду!
