Кукурузные поля походили на сказочные сокровища. Трава пробивалась даже на протоптанных дорожках. Яблони и сливы в садах сгибались под тяжестью плодов. Стебли тыкв, переплетаясь, закрывали изгороди мохнатыми, широкими, как лопух, листьями. Один такой год стоил пяти — всех насытил, всех напоил! Старики не помнили на своем веку такого изобилия. Казалось, урожай был сам-сто.
Перед корчмой так бурно отплясывали хору, что только искры летели из-под башмаков. В вихре пляски звенели на шее у богачек мониста из царских и турецких золотых монет. Юбки, расшитые блестками, взлетали то направо, то налево. Девушки, украшенные живыми цветами, хохотали, то плавно изгибаясь, то лихо притоптывая в такт веселым выкрикам длинноволосых парней, раскрасневшихся от духоты и возбужденных близостью молодых, сильных тел. Казалось, будто сам черт щекочет эту молодежь, полную огня, заставляя ее без устали прыгать и скакать.
Трое цыган, — два кобзаря и один скрипач — быстро играли «Мэрунцика краиулуй»[3], выкрикивая время от времени тут же придуманные ими частушки. Изо всех сил старался скрипач, склоняя голову поочередно то к правому плечу, то к левому, и умильно поглядывая на кувшин, наполненный до краев красным молодым вином.
Во главе хоры — Дрэган Кэпрар. На нем узкий и длинный вышитый пояс со множеством кистей на правом боку, шляпа сдвинута на затылок. Он посматривает вокруг из-под густых, сросшихся бровей, и во взгляде его светится гордость. Чувствует парень, что все им восхищаются, и упивается влюбленными девичьими взглядами! Пожилые женщины, стоя в сторонке, любуются своими красотками-дочерьми и судачат о том о сем, чтобы как-нибудь скоротать время.
— Бедная Станка, померла в одночасье, не поймешь с чего… — прошептала мельничиха. — Помнишь, бывало, придет она в разгар танцев, так галдеж тотчас и утихнет.
— Не приведи господи! — вздохнула повивальная бабка Сафта. — Султэника ведь совсем нищей осталась. Даже не справила по ней панихиду на третий день. А еще ведь нужно панихиду на девятый день, на третьей и шестой неделе, на третий, на шестой и на девятый месяц, через год, через полтора, через два года и потом через два года и четыре месяца. Кто это все за нее сделает? А у христиан так уж заведено — для спасения души. И кто через семь лет вынет косточки из могилы для святой молитвы? Через семь лет тело-то истлеет, в прах обратится. А ежели благословить кости человека, в день страшного суда предстанет он перед престолом всевышнего в своем прежнем образе и будет чище слезы.
