Бомонт прокручивал в голове эту мысль, когда на глаза ему попался полузатоптанный острыми копытами отпечаток сапога. Сбитый с толку карлик остановился. Ему редко доводилось видеть что-либо подобное, тем более так глубоко внизу, если только это не был отпечаток его собственной обуви — но тут не тот случай. Он попытался вспомнить, как давно пользовался именно этим путем… Кажется, года два как. Бомонт медленно двинулся вперед, вглядываясь в землю, пока не нашел след носка сапога, почти неразличимый в тусклом свете, поскольку ближайшее скопление жаб находилось далеко впереди. Однако ему нужно было удостовериться в том, чего он боялся до трясучки, до бешеного сердцебиения — реакция собственного организма поразила карлика, — поэтому, скинув плащ с капюшоном, он вытащил факел, зажег спичкой-люцифером[3] конец, выдержанный в пчелином воске, и прикрыл глаза от яркого огня.
Неглубокий отпечаток ясно виднелся в свете факела — подошва, подкованная так, что гвозди отмечали пять внешних лучей пентаграммы и пять точек пересечения. Затушив факел в мелком прудике, Бомонт тронулся в путь — тихо, как только мог, обуреваемый страстным желанием как можно скорее добраться до поверхности, не столкнувшись с тем, чей сапог оставил свой след в грязи. Не стоит под землей встречаться с мертвецами!
За поворотом тропы Бомонт остановился при виде человеческого тела, покоившегося на огромной куче судорожно мерцавших жаб. Плоть и волосы несчастного светились бледной зеленью, правая кисть и предплечье глубоко ушли в бледную губчатую ткань. Широкая шапка гриба сползла ему на лоб, но остальная часть лица оставалась свободной и должна была оставаться такой, поскольку жабам требовались живые жертвы.
Бомонту доводилось видеть в таком положении свиней — раненые животные забредали в жабью поросль и попадали в плен, порабощенные на годы, а возможно, и навечно. Было видно, как грудь мужчины медленно вздымается, когда легкие втягивают воздух. Часовая цепочка, перепачканная черно-зелеными выделениям грибов, все еще держалась в кармане жилета, но там, где она была закреплена чем-то вроде булавки с рубином, который в неверном свете казался скорее черным, чем красным, ткань уже прогнила. В ярде от пленника грибов валялся тот самый выдавший его сапог с пентаграммой из гвоздей на подошве.
Спал ли человек? Или это была нескончаемая полужизнь-полусмерть, похожая на сон? Бомонту подумалось, что, наверное, было бы милосерднее прекратить страдания несчастного, хотя сам он и не задолжал этому человеку добра. И все же убивать людей — даже тех, что почти мертвы, — было не в натуре Бомонта. Но вот оставлять полутрупу во владение часы и цепочку нет никакого смысла. Бомонт подошел поближе и, подсунув рукоять факела под цепочку, осторожными круговыми движениями намотал ту вокруг палки, вытягивая часы из кармана.
