А в театрах драмы и комедии легкие современные водевили в стиле Рэя Куни соседствовали с весьма экстравагантным прочтением классики, впрочем, нечто похожее Лазаревский видел и на оперной сцене. Так что уж тут говорить о музыкальной комедии, цель которой изначально заключалась в том, чтобы порадовать и насмешить зрителей, хотя бы ненадолго отвлечь их внимание от повседневных забот? Мэтру только и оставалось сокрушаться происходящим в мире оперетты и комической оперы, восклицая про себя — «o tempora, o mores!».
Но не эти общие сентенции волновали его сейчас. Воспоминания о последних днях жизни Заварзина были для Антона Ильича мучительны, а кое-что он вообще хотел бы стереть, сбросить в корзину, как ставший ненужным файл на рабочем столе ноутбука. Забыть, игнорировать, отключить… Горько и обидно, когда тебя предает любимый ученик, человек, обязанный прежде всего тебе своим успехом, выскочка, возомнивший себя Мастером, когда рушатся устои и традиции, распадаются годами складывающиеся коллективы. Таких примеров в истории тьма, во все времена и у всех народов. Вот и в столице в последующие за объявленной перестройкой годы, да и раньше, до нее, начали делиться труппы прославленных театров, каждая новая выбирала себе лидера, декларировавшего свое видение будущего, свои концепции, свои подходы. Так случилось во МХАТе, так случилось в Театре на Таганке. Бывшие друзья и единомышленники уже косо глядели друг на друга, обменивались в прессе и на телеканалах взаимными претензиями и обвинениями. Некоторые перебирались за границу, кто-то оставался там навсегда, кто-то возвращался, не выдержав жесткой конкуренции, отсутствия государственной поддержки театральному искусству, постоянного общения на сцене и в жизни на чужом, так и не ставшем своим языке.
Но Антон Ильич никогда и никуда не уезжал, долгое время поддерживал в своем театре дух классической оперетты сороковых — восьмидесятых годов, которые считал для себя золотым веком этого жанра. А теперь все менялось, и он в глубине души понимал, что век этот канул в Лету необратимо и безвозвратно. И вестником этих метаморфоз оказался Заварзин. А может быть, следовало принять происходящее как должное, как там пророчествовал Костик в «Покровских воротах» — «грядут перемены!». Ну вот, дождались, они и пришли…
Лазаревский встал из-за стола, прошелся по кабинету, недолго постоял у окна. Его напряженный разговор с Максимом, возникший конфликт, взаимные оскорбления, высказанные обвинения и обиды… Теперь уж ничего не вернешь назад, не переиграешь. А значит, ничего и не было, не присутствовали в минуты выяснения их отношений свидетели, никто не сможет опровергнуть его показания полиции о возможном доведении Заварзина до самоубийства. Нужно избавиться от навязчивых мыслей, от чувства вины. И жить дальше.
