- Филипповна, у вас кофе убегает! - весело кричит, бывало, сосед Сверчков, оттягивая на плечах крепкие подтяжки карьерного дипкурьера. Но газ при этом не выключает - ждет, пока няня, всполошившись, сама доковыляет до кофейничка.
- Ах ты, мать честнбая!.. Никак его не укараулишь...
Из опыта Филипповны я знал, что кофе - большой шалун, настоящий рикошетник ("Навроди тебя..."). Когда над ним стоишь, он не закипает и не закипает ("Хыть цельный день простой!"), как ни верти кофейник над огнем. Кохвей ведет себя словно комендант на диване: скашивает глаза на крышку и ни тпру ни ну. Но попробуй только на секундочку отвлечься - тут-то он как раз и вскипит, причем вскипит моментально ("И усю плиту вычудить!"). Этот почтенный старец с душой озорника невольно заставлял няню быть настороже. Долго гневаться на него она не могла из уважения к его сединам, богатому прошлому, знатному происхождению. (То, что нам достался желудевый отпрыск кофейной династии, никогда не подчеркивалось, пусть и придавало всей церемонии легкий налет мелкопоместности.) Но и спускать ему с рук его баловство няня не желала. Что же ей оставалось делать? Ей оставалось лишь пристально следить за поведением старика-рикошетника.
Итак, хворточка прихлопнута, кохточка надета.
- А и где же наш кохвеечек?
Пора, пора покофейничать!
Вот Филипповна нагревает в узком сосуде темную воду ожидания; аккуратно натрушивает на поверхность немного прашка из пачки и, прикрыв крышкой, предвидит тот момент, когда кохвей начнет ускипать...
Няня внимательно (унюмательно!) склонилась над кофейником. Взгляд ее добр, теплы ее руки, велико долготерпение. "Гусенок" с изогнутым клювом кажется совершенно бесчувственным к огню. Кохвей, разумеется, только и мечтает о том, как бы поиграть у няни на неврах, вовсе не думая ни о каком закипании.
- Нянь, скоро кофе сварится? - спрашиваю, сунув нос на кухню.
- Да почем же я знаю? Спроси у него...
- А ты прибавь газку.
- Чичас и шарнить.
- Прибавь, а потом убавь.
- Вот я и держу его за хвост.
- Прибавила?
- Убавила. Чуть дышить... Еле-еле душа у теле...
- А можно все-таки побыстрей?
- Терпи. Нетути у тебе терпежу никакого.
- Хочется...
- Малбо ли бы что: хотца?.. Что ж, мне теперьча прикажешь самой на огонь сесть?
Лицо у няни раскраснелось от ожидания и жара. Такая сосредоточенность ей невмоготу, да очень уж самой кохвейку хотца: нельзя упустить!
Наконец кофейник зашумел, загудел, напрягся. На дне завозились первые пузыри. Сейчас они побегут вверх, сперва прокрадываясь ощупью по стеночкам, с краешку, бочком-бочком, как стеснительные, а потом сдвинутся на середину, сгрудятся в крупные грозди, чтобы, напирая, бурля, клокоча, заставить кофейник содрогнуться и вдруг, - с маху, - поднимут черную шапку гущи мохнатую, как папаха абрека; шапку, насквозь пронизанную порами пены, точно каракуль седыми искрами, и - шарнут через!
