— Значит, наших бросил там умирать, а фрица пожалел? Предатель, гнида, я тебе сейчас сам колени продырявлю!
Дикарь тяжело вздохнул, в очередной раз пожалев о собственной сердобольности. Ведь хотел же в одиночку и по-тихому уйти в лес, так ведь нет, пожалел соотечественника. Тоже, блин, мать Тереза долбанная.
— Антип Петрович, если ты еще не понял, то дом твой, вместе с Советским Союзом, нацистской Германией и самой войной остался далеко позади. И туда ни ты, ни этот бедолага уже не вернетесь никогда. Я тебя спас, а ведь мог бы там бросить рядом с твоим урчащим напарником. Так что не заставляй меня пожалеть об этом, усек? Нет тут больше ни фашистов, ни коммунистов, есть только живые, мертвые, да еще зараженные. Радуйся, что ты пока в стане живых, а не присоединился ко вторым или к третьим. Вот только если ты продолжишь и дальше дурить, то надолго твое пребывание в Улье не затянется, понял? Я тех солдат там бросил, потому что на помощь им идти — все равно что в могилу самому прыгнуть. А этого бегунца спасти мне ничего не стоило, наоборот, он зараженного от нас с тобой отвлек. А тот своим урчанием мог других мутантов привлечь; ты сам видел, какой там комитет по встрече собрался. Ну, так что, дальше бодаться будем или уже пойдем отсюда от греха, пока новые уроды не набежали?
Солдат несколько бесконечно долгих секунд сверлил его мрачным, тяжелым взглядом, после чего медленно отвел ствол автомата в сторону. Дикарь незаметно выдохнул с огромным облегчением, но постарался сохранить невозмутимый вид и не выдать, что от напряжения и страха у него разве что коленки не тряслись.
— Ладно, Егор, покуда замнем. Но учти, вопросов у меня к тебе столько, что не унести, и я их тебе задам!
— Нет проблем, Петрович. И ты тоже учти, что с этого момента зовут меня не Егор, а Дикарь. Обращаться ко мне только так и никак иначе, ясно? Повторяю, идете за мной молча, не шумите, стрелять разрешаю только в самом крайнем случае, если других вариантов уже не останется. Ты Антип, прикрываешь тыл и по сторонам поглядывай. Все, выдвигаемся.
Троица двинулась прочь от злосчастной вырубки, где уже давно замолкли последние выстрелы.
Разведчик показал себя с хорошей стороны, передвигался незаметно и совершенно бесшумно, дважды заметил бегунов, прежде, чем они обнаружили их группу. Короче, пластунская школа разведки в нем была видна сразу и без вопросов. Тут он, пожалуй, дал бы огромную фору и самому Дикарю — тот по лесу ходить умел, но до советского солдата ему было далеко. А вот с немцем все было значительно печальнее. Он громко сопел под немалым весом продукта советского военного гения, постоянно наступал на сухие веточки и сучки, шуршал листвой и цеплялся за кусты и ветви деревьев. Сразу видно дитя цивилизации, для скрытного перемещения по враждебному лесу не приспособленное ни капельки. Дикарю даже пришлось несколько раз его грубо одернуть, благо тот понимал русскую речь, вот только толку от этого было мало. Ну, он хотя бы не жаловался на свое незавидное положение — не то военнопленного, не то носильщика с неясными перспективами на будущее и на том спасибо.
