— Конечно, нашли. Черепки, еще кое-что. Я вот кувшин с монетами нашел.
— Целый кувшин денег?! — ахнула хозяйка.
— И куда же ты их подевал? — поинтересовался отец Лаймы.
— Археолог Калпокас в музей отвез.
— А тебе-то неужели ни одной монетки не дал? — поразилась женщина.
— На что они мне? Это предмет старины, научная ценность. В музее на них может кто угодно любоваться.
Тут подала голос старенькая бабушка, молчаливо сидевшая в своем углу.
— Когда-то сестра моя старшая, Морта, царство ей небесное, в той горе тоже клад нашла. Траву лечебную искала, выкопала корешок, а под ним монетка золотая блестит. Давай она руками землю разрывать — полный подол набрала. Дома в сите промыла — блестят, словно солнце. Вся деревня сбежалась поглядеть. А поутру кто мотыгой, кто вилами бросились гору перепахивать, на части терзать. Целую неделю искали, все дела забросили, а найти ничего не нашли, кроме черепков разных да железяк. И вот однажды ночью стучится кто-то к нам в избу. Батюшка, царство ему небесное, топор схватил, у дверей притаился. Матушка, Морта и я взяли кочергу, скалки и тоже приготовились. А за дверьми кто-то страшным голосом как заревет: «Отдавай, Граужинис, богатство, а не отдашь — всех вас перережем». Отец и отвечает: «Клад я вам не отдам, а полезете — зарублю». Тут дверь затрещала, и один из тех разбойников в сени вскочил. Папаша и опустил на него топор. Тот с проломленной головой на месте лежать остался, еще двое испугались и убежали. Велел мне отец за соседями бежать. Все семейство на ноги подняла. Разбойник тот в тулупе овчиной наружу в луже крови лежал. Сорвал отец с него бороду привязанную, глянули мы — так это же Рапо́лас, старший сын Швилпу́насов, что в двух верстах от нас жили. Оказывается, все трое братьев решили в тулупы наизнанку вырядиться, бороды привязали и за кладом явились. Вскоре и жандармы приехали, допросили всех, а разбойника того, Раполаса, домой отвезли. Братья-то его той же ночью успели в лесу скрыться…
Кутаясь в шерстяной платок, хотя было совсем тепло, старушка говорила, не обращая внимания на то, слушают ли ее. Невозможно было понять, где в ее истории правда, где небыль. Все свидетели давно умерли, только она одна зажилась на белом свете и словно мост соединяла чуть не столетней давности прошлое с настоящим.
Ее рассказ, по существу, слушал только Костас. Мать хлопотала у плиты, Лайма гладила белье, отец листал какой-то журнал.
— Но никому то богатство счастья не принесло, — продолжала бабушка. — Верно люди говорят: не в радость добро, не своим горбом нажитое. После того случая папаша больше не держал золота в доме. Разменял в банке на бумажные деньги и купил водяную мельницу. Морте земли дал, дом построил. Жил в соседней деревне парень, Кя́рпис Пя́трас, собой хорош был, словно пион, зато беден, как церковная мышь. Понравился он Морте нашей. Уж сколько женихов к ней сваталось, а она уперлась и ни в какую. Как увидит, что бричка со сватами во двор сворачивает, тут же убегает куда-нибудь. И вышла-таки за того Пятраса! В первую же ночь после свадьбы двое братьев Швилпунасов в отместку за убитого Раполаса подожгли новый дом. Месяц прошел, и такая страшная гроза налетела, запруду снесло, мельницу подмыло, она и рухнула. Недолго после этого Мортяле пожила: похворала бедняжка, да и отдала богу душу. Нынче на том месте роща разрослась, а от мельницы только жернова остались, на дне речки торчат…
