Мне неуютно в гигантском магазине с этими бесконечными полками, переполненными яркими упаковками. Домохозяйки в пышных юбках, на высоких каблуках и с накрученными волосами толкают огромные тележки, доверху забитые банками и консервами. Меня наполняет ностальгия, тоска по дому, по Парижу.
Курица, говорю я себе, вот что я приготовлю сегодня, курицу с лимоном. Это любимое блюдо Жан-Люка.
Две упаковки куриной грудки, пол-литра молока и четыре лимона выглядят потерянными и несчастными на дне продуктовой тележки, когда я подхожу к кассе. Мне неловко, но я так и не смогла сосредоточиться и понять, что еще нам понадобится на этой неделе.
Кассир странно на меня смотрит.
– Вам помочь упаковать, мэм?
Она что, издевается? Я отрицательно качаю головой.
– Нет, спасибо. Справлюсь.
Мой живот громко урчит, когда я убираю одинокий коричневый пакет в багажник. Забыла позавтракать. Может, мне стоит съесть бургер, но от одной этой мысли мне скручивает живот. Вместо этого еду домой и молюсь, чтобы Жан-Люк уже вернулся.
Я паркую машину на подъездной дорожке и бегу к входной двери. Она заперта. Значит, внутри его нет. И с чего я взяла, что он будет там? Все равно он бы сразу поехал на работу. Он наверняка волновался из-за того, что опоздал.
Уже три часа. Надо забирать Сэма через тридцать минут. Может, сегодня лучше прийти позже? Появись я рано, и мне придется обмениваться шутками с другими мамами. Сын мог бы дойти до дома сам – некоторые дети так и делают – но мне нравится забирать его, это моя любимая часть дня. Когда я была ребенком и жила в Париже, все мамы всегда приходили за своими детьми и приносили с собой багет с кусочками темного шоколада внутри. Ждать его в конце учебного дня – что-то вроде семейной традиции. Но сегодня, в первый раз, я опоздаю на пять минут. Это значит, что мне надо как-то убить еще четверть часа.
Я кладу курицу в холодильник и мою руки, чищу ногти старой зубной щеткой с подоконника. В голове звучит голос моего отца: «Чистые ногти говорят о том, что человек умеет следить за собой, – так он говорил, когда видел, что у меня грязные ногти. – То же самое с обувью, – часто добавлял он, – ты можешь судить о человеке по его ногтям и его обуви».
Только не в Америке, сказала бы я ему сейчас, если бы увидела, в Америке тебя судят по волосам и по зубам.
Я убираю зубную щетку на место, смотрю в окно, особо ни на что не рассчитывая. На улице никого. Мой живот снова урчит. Голова кружится. Мне надо съесть что-то сладкое. Достаю с верхней полки банку, заворачиваю в фольгу печенье для Сэма, а другое разламываю пополам для себя. Я откусываю кусочек, опасаясь, что желудок снова скрутит, но от печенья мне становится легче, и я съедаю и вторую половину.
