Сначала: «нет», «нет», «нет», а потом — «подумаем»: некоторые обнадеживающие соображения по поводу ситуации Воробьев все же имеет. Постоянные дискуссии, настойчивость Збарского и сосредоточенность в Москве на одном предмете заставляют его взвесить: так ли вся эта авантюра безнадежна?
Профессор, хотя и не мздоимец и не честолюбив, чрезвычайно дорожит репутацией и начинает понимать, что среди московских и ленинградских светил и он не лыком шит. Ему начинает казаться, что он здесь далеко не последний. Жизнь в провинции, лишенная напряженных светских отношений, дает время. Время позволяет заниматься наукой. Профессор — теоретик, всю жизнь занимавшийся практикой. Во время встреч с коллегами он осторожничает, не очень хочет выдавать своих наработок. Иногда к сердцу подступает честолюбивая волна. Он уже почти все решил.
Сдается он только на последнем совещании у Красина, скорее проговаривается: «Необходимо обработать тело тремя способами: ввести бальзамирующую жидкость через сосуды. Погрузить тело в жидкость, а в труднодоступные места ввести раствор путем инъекций». Конкретно? Слишком конкретно. Из этих его слов нечто следует. Специалисты, как по следу, дойдут до искомых результатов. Профессор уже увлекся и забыл играть роль провинциального недотепы. «Вынуть тело — раз, удалить всю жидкость — два, подвергнуть тщательной прочистке все тело, промыть, если это возможно, все сосуды, кроме головы, для того, чтобы удалить отовсюду кровь, заменить эту жидкость, которая в данный момент там находится, спиртами, удалить предварительно хлористый цинк, вычистить тщательно внутренние органы, а по отношению к глицерину применить способ препарирования глицерином».
Профессор высказался, а дальше пусть разбираются высоколобые московские мудрецы. Все, сегодня он уезжает в родной Харьков!
Одним из последних выступал профессор Дёшин. Его слова больше, чем чьи бы то ни было, удовлетворили Красина. Вот пусть Дёшина и слушаются. Провинциалы умывают руки. Тоже мне новость предлагает специалист: «Где немножко впрыснуть, где немножко помазать, где ввести формалин, но если все это будет недостаточно, то остается единственный способ — заморозить». На этом, собственно говоря, совещание и закрыли.
В Сенатской башне продолжались работы.
Но Збарский не был бы Збарским, талантливейшим организатором, привыкшим преодолевать все трудности и приникать к любому выгодному сотрудничеству, если бы у него не был готов новый план, прекрасно, но на другом уровне дополнявший первый. Заход с фланга. Воробьев, конечно, гениальный специалист, но ничего не смыслит в жизни. Он и не представляет, что может дать и какие привилегии открывает участие в работе. Ведь дело не может закончиться — если оно, конечно, успешно пройдет — так сказать, торжественным завершением, победным финишем, после которого только сладкие лавры. Збарский, как никто, отчетливо понимает, что всю эту сложнейшую биологическую конструкцию, находящуюся в неустойчивом равновесии, придется поддерживать все оставшееся время, наблюдать и контролировать. Контролировать и наблюдать. Будет появляться масса технических трудностей, их надо будет кому‐то преодолевать. Он, Збарский, готов к этой работе. Обязательно возникнет, даже не наверное, а скорее всего, наверняка, некий существенный штат сотрудников, организация. Ближайшее же соприкосновение с величайшей святыней даст и безопасность, и влияние, и огромные, на самом верху, связи. Ему, Збарскому, нет еще и сорока, упрямый Старик не должен лишать его перспектив в жизни. Это золотое дело обязательно надо «добить», тем более что, судя по словам самого Воробьева, пересказавшего Збарскому последнее совещание, профессор уже ассимилировался с «объектом» и, главное, выносил некий план. Научный план пропадать не должен. Збарский просто обязан послужить державе и революции.
