За всей этой предгастрольной кутерьмой Лазарев чуть не забыл об обещанном реферате «Манифеста» для «Современника», но чуть не считается: посидел плотно неделю в предобеденное время в публичке и создал оговоренные два варианта: резкий, без экивоков и дипломатичный, но по существу верный. Тотчас и понес их на Литейный проспект.
— Забыли Вы нас, Дмитрий Николаевич, совсем забыли, — мягко укорила Лазарева Авдотья Яковлевна, одетая в этот раз по-домашнему, в мужской шлафрок с кистями, из-под которого выглядывал шелковый пеньюар. Она при этом вовсе не была смущена, но, похоже, искала признаки смущения у визитера.
— Я, оказывается, очень деловой человек, Авдотья Яковлевна, — улыбнулся Лазарев. — Кручусь подобно известной белке, но результат есть, вместо скорлупок из моего колеса сыплются денежки.
— Нам Иван рассказывал, как ловко вы с ним на пару обыграли кого-то в клубе. Там колесо установили?
— Упаси бог. В клубе люди бывают обидчивы: иного обыграешь, а он за пистолет хватается. А я не стрелок, нет.
— Точно не стрелок? А по женской части?
— Господи! У него слова вообще во рту не держатся? Клялся ведь, что ни-ко-му!
— Не переживайте так. Мы все понимаем, я то есть. Вы человек молодой и живете здесь без жены. Девушки на Вас явно поглядывают. А тут еще шальные деньги свалились, да повеса Панаев под боком — вот и оскоромились…
Лазарев потоптался, изображая то самое смущение, и Панаева рассмеялась:
— Давайте ваши бумаги. Редакторов опять сегодня нет, они все на обеде у одного писателя средней руки, который так их благодарит за публикацию. И если дела Ваши позволяют, то выпейте со мной чаю и расскажите о чем угодно. Мне нравится Ваша манера рассказывать.
После этих слов она вдруг подняла полуобнаженную руку к прическе, повернулась вполоборота и взглянула на него из-под приопущенных век.
— «Мать моя женщина, да ведь она меня клеит!» — осознал Лазарев и тотчас ощутил давление в чреслах. — «А почему, собственно, нет? Ее пикантность я давно оценил и она это, видимо, поняла». Краснея против воли, но и наглея, он сказал:
— С удовольствием, Дотти…
Спустя час, лежа неглиже на груди у вовсе обнаженного Дмитрия Николаевича, Панаева изливала ему свои накопившиеся обиды:
— … после свадьбы опять побежал по девочкам. Второй сначала очень рьяно бил копытом и добился меня все-таки. Но знали бы Вы, каким он бывает нытиком! А эта его ревность: всегда, везде, ко всем мужчинам! В итоге я бросила обоих, но жить совсем без любви пылкой женщине тяжело. Вы ведь оценили мою пылкость?
