В то время как артиллерия майора Бонапарта громила Тулон, тринадцатилетний прусский офицер был свидетелем боев на Рейне, которые вела его армия с французами. Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц служил тогда фаненюнкером (прапорщиком) в полку принца Фердинанда и наблюдал за тем, как революционные войска применяют новую тактику и дерутся с фанатизмом, бросаясь в отчаянные атаки с пением «Марсельезы». Этому офицеру суждено было написать книгу, которую будут читать либо как гениальный трактат о войне, либо, выражаясь словами Лидделл Гарта, как «прусскую «Марсельезу», которая горячила кровь и опьяняла мозг».
В течение довольно продолжительного времени Наполеон был якобинцем, по убеждениям, заявляя: «Maрат и Робеспьер - вот мои святые». Многое объясняется тем фактом, что у него на руках была немалочисленная семья - его обожаемая матушка, братья Жозеф, Люсьен, Луи и Жером, сестры Элиза, Каролина и Паулина, а законы корсиканских кланов подразумевали, что если преуспевает один член семьи, то он должен заботиться и об остальных из своего клана. Справедливости ради следует признать, что идейные убеждения Наполеона не были показными, рассчитанными на кусок хлеба, карьеру и безопасность от террора и гильотины. Он зачастую выражал настолько экстремистские взгляды, что за ним прочно утвердилась репутация «террориста» - человека, поддерживающего и помогающего властям проводить политику террора. Да и позднее сам Наполеон никогда не отрицал, что в молодости придерживался таких взглядов, признав на острове Святой Елены: «Я был очень молод, и в моей голове царил идейный разброд». Он утверждал также, что «Робеспьер обладал гораздо большей политической проницательностью и чутьем, чем это за ним обычно признают». Брат Неподкупного Огюстен стал его закадычным другом - он был известен как почитатель таланта низкорослого генерала, «Все тогда свыклись с мыслью о смерти, - рассказывал он графу Бертрану в 1821 году, незадолго до своей кончины. - Мы ее видели перед собой каждый день и свыклись с этим». В другом случае он заметил, что, будь семья Бонапартов чуть побогаче и познатнее, его головокружительная карьера могла бы так и не состояться. Он отбросил остатки внешнего лоска, который еще сохранился у него, и нарочито огрубил свои манеры и внешность, заискивая перед санкюлотами. Именно в те дни он позаимствовал у них жаргонизм и ругательства, от которых так и не смог потом избавиться. Баррас припоминает, как ему удалось разглядеть в Бонапарте поразительное сходство с Маратом, самым кровавым якобинцем. Он описывает также, как Наполеон втирался в доверие к одному из наиболее влиятельных друзей младшего брата Робеспьера, обхаживая его жену. Дело дошло даже до того, что он носил за ней ее перчатки и веер, как паж. Баррас рассказывает еще об одном смехотворном случае поведения гражданина генерала, на обеде, данном в честь комиссаров Конвента одним из местных революционных комитетов. «Уже тогда, он пытался играть двойную роль, которая позднее стала естественной для него, и ухитрился побывать на обеде с комиссарами, что доставило, ему особую радость, и сбегать в соседнюю комнату посидеть с санкюлотами, как бы извиняясь перед ними за свое отсутствие».
