— Тебе бы романы писать.
— Зачем? Для этого есть «негры».
Жетулиу взял его за плечи и встряхнул.
— Очко, — сказал он. — Понимаю восторги Элизабет по твоему поводу. Она готова тебя проглотить или быть проглоченной тобой.
Артур открыто рассмеялся. Указывая на Элизабет, Жетулиу думал отвлечь его от своей сестры.
— Это взаимно. Она ужасно привлекательная, хотя и не в моем вкусе…
— Ты привереда. Она красавица.
Артур оставил при себе свои мысли по поводу красоты Элизабет: он никогда бы не сказал, что она красива, или даже очаровательна, как принято говорить в свете. Ей подходил только один эпитет: хорошенькая. Да, очень хорошенькая, с тем типом миловидности, который, с наступлением эры звука, американское кино растиражировало до пошлости: безупречный профиль, сохраняющий детскую чистоту, не совсем естественный светлый цвет волос, тоненькое горячее тело.
Жетулиу стукнул кулаком по парапету:
— Вот черт! Солнце село. Зеленого луча сегодня не будет.
— Без зеленого луча ты в карты не выигрываешь?
— Я не о картах думал.
Артур это прекрасно знал, но имя Аугусты не сорвется у них с языка. Оно словно священная просфора, которую нужно убрать в самую глубину себя, преградив дорогу чужим расспросам. Пустив корни в душе, голос Аугусты, искорки в ее голубых глазах, лукавство ее поэтичного лица завладевали мыслями мужчины и уже не покидали его. Рука Жетулиу, обнявшая его плечи, побуждала к откровениям. Артур напрягся. На этом поле, он это чувствовал, Жетулиу всегда будет ему врагом. Если он слишком приблизится к Аугусте, ее брат с пальцами фокусника объявит ему войну.
— Так о чем ты думал?
Жетулиу снял руку и с неожиданной силой стиснул запястье Артура.
— Но… вообще… далась же она вам всем!
— Я полагаю, ты говоришь уже не о Элизабет, — холодно заметил Артур, не пытаясь разжать пальцы бразильца.
С носа корабля в океан нырнула серая тень и с головокружительной быстротой понеслась к заходящему солнцу, потушив его последние лучи. Ночь еще поколебалась, сбитая с толку внезапным затмением, не решаясь прогнать отсветы, задержавшиеся на юге и на севере. Сине-зеленые воды Атлантики превратились в расплавленный свинец, и по величественным изгибам валов, которые с подавляющим безразличием рассекал бесстрашный «Квин Мэри», пробежала мелкая рябь.
— Тебе не кажется, — заговорил Артур, — что это великолепное изобретение?
— «Квин Мэри»? Шутишь? Просто замок Франкенштейна. От этой позолоты, от этих люстр меня тошнит. Какая пошлость!
