Тогда же папа рассказал и много других случаев, подтверждавших его теорию бумеранга. Как другой «офицеришка» их полуштрафного батальона требовал обязательно идти по дороге строем, чтобы будто специально представлять собой прекрасную мишень: их колонну на бреющем полете легко расстреливали вражеские самолеты. Сам же он, якобы боевой командир, в это время шагал сбоку, в безопасности под кронами деревьев. Шагал-шагал и подорвался на мине. Или еще случай, когда сдавшийся в плен немец объяснял, показывая на свою медицинскую повязку и жестикулируя, что он только врач, хирург, который вытаскивает осколки, а офицер его не слушал и выстрелил ему в голову, а потом в тот же день еще расстрелял среди пленных ждущую ребенка немку. И что же? Его самого убили очень и очень скоро.
Бурно негодовал мой отец, когда видел развязанные войной стяжательные инстинкты и с неожиданной для его всегдашнего благодушия сердитой брезгливостью обвинял именно «мародеров в офицерских погонах». Когда же я засомневалась и спросила о простых солдатах, он сказал: «Конечно, дочка, они были не ангелами, но их грехи – такие крошечные, ну курицу чужую обезглавят, ну простыню на портянки стянут или пасеку подразорят, а что другое – мы с Шуркой не видели». Однако одну историю о ефрейторе, который в мирной жизни был фельдшером-стоматологом, я слышала раньше, старшеклассницей, когда у нас за столом сидели Светозаровы, и фронтовые друзья почему-то расслабились и вышли из своего обычного режима молчания. Этот ефрейтор носил с собой в табачном кисете специальный инструмент то ли для вырывания зубов, то ли для снятия зубных коронок и любил при случае «промышлять» после боя, собирая зубную дань с убитых. Смерть его настигла во время этой «золотой лихорадки»: друзья издали увидели, как его застрелил раненый немец, которого он принял за покойника.
Кстати, в тот день со слов дяди Шуры я поняла, что и он приписывает папе свое выживание на фронте: он говорил, что только благодаря его технической смекалке и на редкость быстрым рукам много раз им удавалось избежать гибели под пулями и осколками, не говоря о помощи при переправах (отец всегда хорошо плавал и на моей памяти уже после войны в разное время спас двух утопающих).
И все-таки в том харьковском поезде, в феврале 1957 года, когда я слушала папины уроки войны, наибольшее впечатление на меня произвел его рассказ без комментариев, просто один бескровный эпизод из этой ужасной бойни:
