И это не совсем иллюзия. Когда я в подобном состоянии, то чувствую жизнь чужих людей. И я чувствую их так, словно бы это были мои собственные воспоминания. Знаю, где они хранят деньги, где спи бабушка, чувствую запах их жизни, вонь безнадежной будничности и обманутых надежд.
И это совершенно не забавно.
Он стоял на тротуаре. Стоял и глядел на траурное шествие в безбрежном остолбенении. Выглядел будто нерезкая, сбитая фотография. Черное пятно костюма, контрастирующее со смазанной белизной лица, дыры глаз; словно бы он был фигурой, нарисованной размытой акварелью. Никто его не видел. Никто, кроме меня. Он просто стоял и глядел.
Я видел его лишь краем глаза. Если у тебя имеется хоть немного опыта, то можно даже приглядеться к чему-то, находящемуся на краю поля зрения, продолжая глядеть прямо перед собой. Я глядел на процессию и на танец дворников, и у меня не было желания видеть его, но все равно видел.
Он глядел на собственные похороны.
Я остановился на обочине и подождал, пока все не уйдут, пока успокоится мое взволновавшееся сердце. Мужчина с тротуара тоже исчез.
Возможно, он отправился поглядеть, что с ни сделают на кладбище.
А потом я отправился дальше. Давно уже следовало привыкнуть, только это не так легко. Вот как раз к этому привыкнуть невозможно.
Парочка промокших обитателей печально сновала перед продовольственным магазином, по маленькому ренессансному рынку топталось несколько голубей. Автомобиль я остановил на пустой площади перед ратушей, где белой краской было криво нарисовано несколько стояночных мест.
Подобный городок мог бы быть жемчужиной и туристической приманкой, тем временем, на рынке нельзя было даже выпить кофе. Он же гордился кошмарной ресторацией под названием «Ратушная», меню, интерьер и персонал помнили времена Гомулки[1]. Здесь не было ни зонтиков, ни пабов, ни продажи мороженого. Ничего не было. Только грязь, безработица и печаль.
Если бы я не знал, мне бы и в голову не пришло, что здесь имеется громадный монастырь. Крупный неоготический приходский костёл видел каждый, поскольку он высился над площадью, но для обычных прохожих это был просто костёл и все. Более готический, чем сама готика, в крапинах розеток, стрельчатых арок, горгулий, пиков и шпилей, колющий небо шипастой роскошью.
В средине царил мрачный, пропитанный ладаном холод, здесь проводили церемонии бракосочетания и похоронные обряды. Но за алтарем и стеной находился другой, невидимый костёл, приклеенный к первому спиной, предназначенный для монахов. И другой мир. Мир тишины, кирпичных стен, вечного холода и странной, то ли военной, то ли тюремной аккуратности. Мир, который выбрал для себя мой приятель.
