Я зажег лампу, свернул себе папиросу из виргинского табака, выпил две чашки кенийского чаю и три рюмки «подбескидской» сливовицы, разыскивая обещанного Феофания и бредя сквозь помпезный стиль, окрашенный дешевым французским цинизмом, приводящим на ум «Эмманюэль». Когда не хватало фактов, а их не хватало часто, поскольку обо всех этих мистиках известно было всего ничего, автор обращался к собственным фантазиям, весьма часто заправленным фрейдизмом и феминизмом… Если бы хотя бы часть из того, что он описывал, должно было выглядеть именно так, христианство закончилось бы закончилось полнейшим провалом еще при жизни первых апостолов. Я понятия не имел, откуда Мишель вытря3нул все эти позиции. Я брел через страницы несколько часов, от одного мистика до другого, которые, по мнению автора, все они были психи, извращенцы, наркоманы, пройдохи, мошенники и кататоники. В роли доказательств выступали голословные предположения, но сама аргументация была представлена как-то так, что глазами души я видел типа с развевающимися волосами, багровым лицом и пеной в уголках губ. Раз он их всех ненавидел, то какого черта писал книжку? Ему казалось будто с чего-то срывает маски? Таким вот образом нечто, что, в соответствии с обещаниями на обложке должно было быть «увлекательным историческим следствием, объясняющим начала христианства», обещавшим «объяснение чудес, рассказ о деятельности странных сект и культов», превратилось в нудный реферат о вредных стариках, готовящих в своих пещерах рождение совершенно абсурдной, патриархальной религии, дабы уничтожить Великую Мать Кибелу, культ которой, в противном случае, покорил бы Рим, изменив судьбы света к лучшему.
И мне начало казаться, что автор наверняка коротышка, обожающим береты.
Я понятия не имел, что из этого всего важно, а у меня существовала уверенность, что Михал хотел мне что-то сказать, так что терпеливо брел дальше, тратя вечер понапрасну и удерживаясь при жизни только лишь благодаря сливовице.
В конце концов я добрался и до обещанного Феофания. Ссылка насчитывала где-то с половину страницы и была вершиной обобщений. Тот был мистиком, жившим во втором веке после Христа, возможно — греком, который прославился тем, что жил в покинутой гробнице в пустыне, где-то в коптском Египте. Спал он на каменном саркофаге, словно бы какой-нибудь гуль, окутывался погребальным саваном, а тех, кто приходил в пустыню, чтобы выслушивать его учение, просвещал относительно загробной жизни. Якобы, у него бывали видения, связанные с тем, что происходит с душой после смерти, видел он и ад, а свои переживания он списал в письмах к какому-то важному христианину, который хотел знать, что ему следует делать, когда умрет. Автор книги представил его как явного шизофреника, из-за чего я испытал к этому Феофанию симпатию собрата по профессии.
