Повержена Франция.
Исчезла с карты Европы Австрия.
Где Чехословакия? Протекторат.
Где Польша? Генерал-губернаторство.
Весь Балканский полуостров под пятой Гитлера.
Немецкие и итальянские войска шагают по земле Африки. Еще один-два перехода — и гитлеровские солдаты будут сплевывать окурки вонючих своих сигарет в воды Нила.
Немцы на окраинах Ленинграда, на дальних подступах к Москве, на берегах Дона и Волги, в предгорьях Кавказа. Немцы заняли Майкоп...
В те осенние дни 1942 года не знал Гитлер, не знали политические деятели и дипломаты, не знали генштабисты и фельдмаршалы, не знали провидцы и звездочеты — никто в мире еще не знал, что гитлеровская Германия уже достигла вершины своих военных успехов.
Дальше начнется спуск, пойдут провалы, неудачи — и так до бесславного конца Гитлера в бункере под зданием имперской канцелярии, до безоговорочной капитуляции.
В те дни осени сорок второго года этого еще никто не знал. Не знал и генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.
...Рокоссовский смотрел в иллюминатор самолета на быстро уносящуюся вспять, уже охваченную ранними осенними сумерками пасмурную притихшую землю и отчетливо понимал: дальше, за Волгу, отступать нельзя. Он и не будет отступать! Для него там нет земли — ни для живого, ни для мертвого. Значит, опять, как в сорок первом под Москвой, надо стоять насмерть! Насмерть!
С НП фронта Жуков и Рокоссовский смотрели в бинокли на расстилающееся перед ними поле боя. Чудовищными волдырями взбухали разрывы бомб и снарядов. Чадно дымили горящие там и сям наши и вражеские танки. Кружили в небе, выбирая цель, — вот уж действительно стервятники! — немецкие самолеты. Нервно отстукивали далекие пулеметные очереди. Пехотинцев не было видно — залегли.
На горизонте, в багрово-черном дыму пожаров, в пыльном мареве рушащихся зданий, был Сталинград. Истерзанный, развороченный, но сражающийся, несдающийся, входящий в бессмертие.
Георгий Константинович Жуков оторвал от глаз бинокль, сказал, по своему обыкновению, сухо, решительно, коротко:
— Вступай, Константин Константинович, в командование фронтом.
Рокоссовский с минуту колебался: сказать или не сказать? Все-таки Жуков — заместитель Верховного Главнокомандующего, представитель Ставки, генерал армии. Старший и по званию, и по положению. Может быть, промолчать?
Но он не привык обходить острые углы. Главное и решающее — интересы дела.
Сказал просто и спокойно:
— Только предоставь мне, Георгий Константинович, возможность самому командовать войсками фронта в духе общей задачи, поставленной Ставкой.
