Мы — красная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ...
Куда уж тут утомленному солнцу, которое так нежно и, увы, так долго и назойливо прощается с морем!
Константин Константинович Рокоссовский в эти дни часто встречался с пожилым усатым полковником Петром Ивановичем, человеком общительным и добродушным. Участник гражданской войны, он сейчас нежил под благодатным сочинским солнцем старые свои шрамы. Как обычно у кадровых военных, у них нашлись общие знакомые. Тем более что Петр Иванович в свое время тоже служил в Забайкалье.
Близкое их знакомство, собственно, началось с шутки, Рокоссовский как-то заметил, что усы Петра Ивановича напоминают ему усы одного крупного, ныне покойного, военачальника.
Петр Иванович расхохотался:
— Фабрициуса?
— Угадали.
— Мне многие говорили.
— Они такие же, прошу прощения, горизонтальные...
— Вот-вот. А я знал Яна Фрицевича. Даже одно время служил у него в Белоруссии, когда он там четвертым стрелковым корпусом командовал.
— Замечательный был человек!
— Прекрасный! А воин какой! Четыре ордена Красного Знамени! Все испытал, и в царских тюрьмах был, и на каторге, а погиб случайно.
— Кажется, где-то здесь?
— Вон пляж, видите? — Петр Иванович указал па светло-оранжевую полоску берега, окантованную белой морской пеной. — У самого берега самолет упал в море. По преступной небрежности летчика. Ян Фрицевич мог бы спастись. Но он дал возможность выйти из самолета женщине с ребенком. А сам погиб.
— Как нужны сейчас нашей армии такие военачальники! — нахмурился Рокоссовский.
— Я вам признаюсь, Константин Константинович: ломаю все голову — будет война или нет? С одной стороны, договор о ненападении, торговля, то да се, а с другой стороны, ведь фашисты они, враги наши.
— И враги серьезные.
— Времечко! — сокрушенно вздохнул полковник. — Как вы думаете, Константин Константинович, если Гитлер нападет на Советский Союз, будут немецкие рабочие сражаться против Красной Армии? Ведь сколько немцев голосовало за Тельмана, за Германскую коммунистическую партию? Миллионы!
— Гитлер уже семь лет у власти. За семь лет много можно сделать. Уничтожить, загнать в тюрьмы и концентрационные лагеря весь цвет нации, развязать самые низменные инстинкты, особенно у молодежи, еще не окрепшей, не имеющей жизненного опыта. Впрочем, Гитлер этого и не скрывает. Помните, что он говорил? Я, дескать, освобождаю человека от унижающей химеры, которая называется совестью.
— Совесть — химера! Это же каменный век! — возмутился Петр Иванович, даже усы-пики зашевелились.
