Комбриг Константин Рокоссовский водил в бой своих конников, а его молодая жена Юлия Петровна, как полагается боевой подруге красного командира, работала медицинской сестрой в армейском госпитале, ухаживала за ранеными красноармейцами.
Конфликт на КВЖД, как деликатно называли бои с белокитайцами, закончился нашей полной победой. Грудь
Константина Рокоссовского украсил еще один орден Красного Знамени.
Третий.
***
Военная судьба, кроме всего прочего, — это движение. Сегодня служишь, скажем, под небом знойного Батуми, а завтра уже в тундре за Полярным кругом, а там, глядишь, послали тебя в Приморье или на западную границу, в крепость Брест.
Шли годы, шла служба. Константин Рокоссовский командует 5-й отдельной Кубанской бригадой, 15-й кавалерийской дивизией. За успешную боевую подготовку соединения его наградили орденом Ленина.
В Белоруссии командует 7-й Самарской, имени английского пролетариата дивизией.
В начале 1936 года комдив Константин Рокоссовский был назначен командиром 5-го кавалерийского корпуса. И прибыл в город Псков.
Этот август он запомнил навсегда.
Еще дни были знойные, настоянные на пряных запахах скошенных трав, еще метались по ночам в темных далях грозовые сполохи, но лето уже догорало и по утрам все чаще легкие туманы бродили в низинах и на лесных опушках.
...Прошел по советской земле тысяча девятьсот тридцать седьмой год.
В большом свободном мире кипит жизнь.
Его товарищи и боевые друзья сражаются и умирают на залитой кровью земле Испании, у стен Мадрида, под Гвадалахарой...
Он мог быть среди них!
Яростно громят японских самураев у озера Хасан советские воины.
Он мог быть среди них!
Лихие конники — его друзья и сверстники, — отражая нападение милитаристов, мчатся по выжженной солнцем монгольской степи, по берегам Халхин-Гола.
А он, может быть, первая шашка Красной Армии...
...Подводя итоги своей жизни, он скажет о тех днях спокойно и просто: «...В конце тридцатых годов были допущены серьезные промахи. Пострадали и наши военные кадры, что не могло не отразиться на организации и подготовке войск».
«Море смеялось».
Эта известная горьковская фраза каждый раз приходила на ум, когда он смотрел на неправдоподобно огромное, спокойное, выпукло лежащее под утренним солнцем сияющее море.
Море смеялось по утрам, когда солнечные лучи высвечивали легкую чешуйчатую зыбь; смеялось днем, когда вслед за катером, уходящим в сторону Гагр, с криком неслись всегда взволнованные чайки; смеялось вечером, когда полный, вырезанный из янтаря месяц становился на свою вахту в черном южном небе и прокладывал бесконечную трепещущую дорожку далеко-далеко в ночь, верно, до самой Турции.
