– Ты ошибся, уважаемый. «Я вежлив, спокоен, сдержан тоже. Характер – как из кости слоновой то́чен».
– Чего?
– Не заморачивайся, дорогой. Это Маяковский.
Надеюсь, продолжения он не знает.
А там: «…А этому взял бы, да и дал по роже: не нравится он мне очень». Стихотворение мэтра ранней советской поэзии под названием «Мое к этому отношение». В тему так всплыло… из глубин памяти.
– Типа образованный? Так, что ли?
Не отвечая, я повернулся к Пестрому:
– Разговор состоится? Или так и будем морозить до талого?
Специально вставляю в речь характерные эвфемизмы социального дна, намекая на собственную якобы причастность к злодейским сферам. Система опознавания «свой – чужой».
– А че так-то, со мной не хочешь побазарить? – не унимался прыщавый обаяшка. – Никак на измену подсел, студентик? Ты ответь!
Не сработала система. Прокол.
Но… не мой косяк. Его!
Клиент-то у нас оказывается… сам «чужой»! Ряженый. Где-то чего-то там слышал про толковища, но сам в уголовных сферах явно не вращался. Иначе про «ответь» заикаться не стал бы – это очень крупная предъява. По идее – финальная. Круче, как говорится, могут быть только яйца. Это означает, что дядя явно не из блатных. Но… из приблатненных. Что предосудительно, ибо… чужую форму на поле боя надевать Гаагская конвенция не велит.
В стройбате, к слову, приблатненные часто встречаются.
И с такими, по опыту, можно не церемониться.
– А ты, уважаемый, с меня спрашивал, чтоб я тебе отвечал? – Я развернулся и коротко шагнул к бармену, не отводя глаз от его очков. Под тонированными стеклышками мелькнула растерянность. – Предъявить чего хочешь или как? Ты кто такой? Откуда ты вообще здесь нарисовался?
– Я вот… с ним.
– Да мне плевать! Тебе кто разрешал мою куртку руками мацать? Я откуда знаю, какой форшмак ты своей рукой до этого масты́рил? В глаза смотреть!
В принципе, такой резкий наезд с моей стороны – это уже сам по себе шикарный повод для предъявы в обратном направлении. Я сейчас даже по универсальным общеуголовным понятиям перегибаю палку. Бычу, что «людьми» не приветствуется. Но разве ряженый об этом может знать?
– Ты чего, парень?
– Чегой-то он. Чегой-то я. Чегой-то мы. Чего растерялся-то? Ну-ка в глаза мне. В глаза мне! Дырку комиссарам в башке делал? В трудные годы колоски с колхозных полей воровал?
– Чего? Да пошел ты!
Он непроизвольно шагнул назад.
Заплачь еще. Детский сад, штаны на лямках.
– Может быть, еще и подскажешь куда? – тут же вкрадчиво зацепился я. – Давай! Говори! Забей последний гвоздь в собственную гробовину!
