Боже, как они меня бесят, эти трое… Хотя нет, двое, ведь третий… Ох, Клавьер, приди на помощь!.. Я на грани помешательства. Я подходил к двери, когда вернулась Марселина.
— Вы уже покидаете нас, господин Шармон?
Высокомерная любезность, светская улыбка — вот бы сейчас рубануть по ней короткой фразой! Спокойно, Шармон, возьми себя в руки, главное — не возбудить подозрений.
— Да… Господин де Сен-Тьерри согласился на Меньеля. Я подряжу его завтра же.
— Значит, мы будем иметь удовольствие видеть вас здесь?
Она играла, и ей, беспечной, ни о чем не ведающей, эта игра доставляла удовольствие.
— Я провожу господина Шармона, — объявила она свекру. Затворив за собой дверь, она привалилась к ней спиной.
— Уф! — выдохнула она с облегчением. — Как ты думаешь, они нас не раскусили? Хорошо еще, тот в Милане. Хоть немного побудем в покое.
— В покое! — желчно усмехнулся я.
— Что с тобой?.. У тебя такой усталый вид. На тебя просто страшно смотреть. Я сразу обратила внимание.
— Ерунда, немного переутомился, только и всего. Давай отойдем.
Мы прошли через столовую, выглядевшую весьма мрачно из-за темной мебели, унылых обоев и падавшего из высоких окон сумеречного света, потом через вестибюль, пол в котором, в шахматном порядке выложенный черными плитками, был отполирован так, что наши тени скользили по нему, как по поверхности пруда. Лишь оказавшись снаружи, я вздохнул свободнее.
— Твой муж… что он говорил?
— Я его еле слышала… Он хотел узнать, приехала ли я, в каком состоянии отец, все ли в порядке в замке.
Звонил, без сомнения, Симон, приглушив и исказив голос. Как бы то ни было, труп в подвале, видно, причиняет ему немалое беспокойство. Мы спустились по ступеням.
— Не стоит говорить ему о Меньеле и о работах в замке, — сказал я. — Ему это не понравится… Тем более что они уже повздорили по этому поводу со стариком.
— Неужели я, по-твоему, такая непонятливая? Едем к тебе?
— Нет. Теперь, когда я вырвал у него согласие, это ни к чему. Я сам буду появляться в замке.
— Но когда же мы увидимся… наедине?
— Как получится… Я дам тебе знать.
«Как получится» — зависело, конечно, от Меньеля. Прощаясь, мы ограничились рукопожатием — из окон за нами могли наблюдать. Я вернулся в Клермон, где позавтракал в ресторанчике, посещаемом в основном завсегдатаями. Выпив две чашечки кофе и рюмку коньяку, я закурил сигарету. Мысли мои неотвязно вертелись вокруг Симона: Симон пытается выиграть время, но его партия, по сути, заведомо проиграна. На самое ближайшее время он и вправду имеет все основания считать себя в безопасности. Убийца, кто бы он ни был, объявиться не должен — он рад-радехонек, что преступление до сих пор осталось незамеченным. Из Италии Симону на протяжении еще нескольких дней удастся создавать видимость, будто Сен-Тьерри с ним, — посредством телефонных звонков и даже, быть может, писем. Ну а потом?.. Пребывание там не может затягиваться до бесконечности. И что тогда?.. Что-то тут постоянно ускальзывало от моего понимания, и это меня раздражало. Симон достаточно умен для того, чтобы не затевать эту авантюру без весьма веских на то оснований. Я выпил еще коньяку. Рука у меня дрожит… рука настоящего алкоголика, рука убийцы. Но разве я преступник? Разве моя вина, если все, что бы я ни делал, оборачивается против меня?.. Вот она — слезливая жалость к самому себе, первый признак опьянения. Самое время сматываться отсюда. Но где взять силы перебороть себя? Я ощущал в себе многопудовую тяжесть. А тут еще придется опереться о стол, ничего при этом не опрокинув, пройти через всю залу, а затем — продолжать жить, жить как все… Сен-Тьерри — тому хорошо в своем подвале. Как всегда, в выигрыше остался он!
