– Пришли.
Девушка растерянно осмотрелась. Вокруг по-прежнему было темно хоть глаз выколи. Где-то рядом, вероятно, была дверь, которую требовалось отпереть. Эшу, однако, не делал этого. Он стоял, прислонившись к стене, и закуривал сигарету. Красный огонёк неровно освещал его лицо. Казалось, Эшу о чём-то напряжённо, мучительно размышляет.
Довольно долго Эва ждала, не решаясь нарушить раздумья своего неожиданного знакомого. Затем осторожно спросила:
– Ты… потерял ключи?..
Эшу вздрогнул; в темноте смутно блеснули белки его глаз.
– Зачем мне ключи, детка? – серьёзно спросил он. Бросив сигарету, повернулся к невидимой двери. И, словно, наконец, решившись на что-то, ударил в неё кулаком.
Довольно долго внутри квартиры царила тишина. Затем послышались тяжёлые, шаркающие шаги. Кто-то подошёл вплотную к порогу и остановился. Эшу стукнул кулаком снова и прислушался. Мрачный женский голос из-за двери велел:
– Пошёл вон.
Шаги начали удаляться вглубь квартиры.
– Постой! – закричал Эшу, – Со мной Эва! Клянусь тебе, со мной Эвинья! Она здесь! Мне больше некуда её отвести! Она голодная! И до смерти испугалась! Впусти малышку – и я уйду, сразу же, клянусь!
В наступившей тишине был отчётливо слышен мокрый шелест листьев с улицы. Затем дверь отворилась. Эва и Эшу шагнули в темноту и пошли на жёлтое пятно света.
Кухня была огромной. На плите величиной с океанский лайнер стояли одновременно три кастрюли и сотейник, булькающий, как кратер вулкана. В духовке пёкся, по меньшей мере, плиоценский мегалодон. На полках стояла посуда: медная, начищенная до рыжего блеска, стальная, сверкающая, как зеркало, керамическая, расписанная во все цвета радуги, стеклянная, играющая искрами… Огромный стол был завален овощами, фруктами и зеленью, заставлен баночками и пакетами со специями, мукой, орехами, фасолью, клубнями маниоки, ямсом, початками кукурузы… Пахло крепким мясным бульоном, чем-то сладким, приторным и одновременно – острым. Эва растерянно остановилась на пороге… и невольно попятилась.
У плиты, сложив на груди руки, стояла чёрная женщина – та самая, которая позавчера подошла к Ошун у дверей «Ремедиос». Теперь Эва могла рассмотреть её с головы до ног. Негритянка не выглядела безобразно толстой – но фигура её была грубой, кряжистой, с большой, тяжёлой грудью и по-мужски широкими плечами. На ней красовалось всё то же розовое платье с жёлтыми цветами. Босые ступни, выглядывающие из-под измятого подола, тоже были некрасивыми: крупными, корявыми, с обломанными сизыми ногтями. Курчавые волосы хозяйки дома были небрежно закручены в узел на затылке. Правое ухо прикрывала какая-то странная повязка, которой в прошлый раз, – Эва помнила это точно, – не было. Зато глаза негритянки были прекрасны: огромные, влажные, чёрные, живые, как текучая смола. Они освещали грустное лицо женщины, делая его почти привлекательным.
