Повисло молчание, и с каждой минутой тишина становилась все более зловещей.
— Что… кх-м… Что конкретно вы предлагаете, мессер? — проскрипел старческий голос.
— Ганзейскому союзу необходима еще одна армия. Внутренняя. И программа по переселению благонадежных, но не коренных ганзейцев из крупных городов на приграничные территории, которые за долгие годы войны фактически обезлюдели.
Его слова утонули в море возгласов — возмущенных, одобрительных, изумленных, встревоженных.
— Война уже развязана. Мой сын, Тео, был похищен. Его жизнь висела на волоске. Никто сегодня, засыпая в свой постели, уже не может быть уверен в надежности стен и замков. Нельзя ждать, пока они возьмутся за оружие. Мы должны первыми нанести удар.
И снова — всплески хлопков, крики, грохот опрокинутых стульев.
— Давай выбираться. Что-то я уже задыхаюсь, — сдавленным голосом прошептал Тео.
Отряхиваясь от пыли, он, как показалось Луке, выглядел странно смущенным, словно только что они подслушали постыдный секрет отца, который бросал тень на сияющий победительный образ мессера.
— Что это было? Теперь он что, собрался воевать против жителей Ганзы с неправильным цветом кожи и нечистым выговором?
— Нет, что ты! Вряд ли он имел в виду именно это.
— А что же, Тео, если на это? Ты зря пытаешься выгородить его — у меня нет и не было никаких иллюзий на его счет.
— Никого я не выгораживаю! Все это — пустые разговоры. Я же говорил: соберутся генералы, покричат, выпустят пар и разойдутся. Все как обычно.
— Что-то мессер не показался мне человеком, который бросает слова на ветер, — задумчиво ответил Лука.
— Кстати, раз уж мы оказались в этой части дворца, я хотел бы показать тебе кое-что. Ты же не против еще немного задержаться?
Лука только усмехнулся.
— Да я готов хоть дрова колоть, лишь бы за зубрежку очередного средневекового трактата не садиться.
Тео с заговорщическим видом провел его в одну из дальних комнат в восточной части резиденции. Шторы из плотной синей ткани были приспущены. Свет хрустальных люстр мягко отражался в навощенном паркете. Вероятно, когда-то это была комната для музицирования, но теперь здесь царило печальное запустение. Из прежней обстановки сохранилась только банкетка и фортепиано. На его полированной крышке из красного дерева лежала небрежно брошенная стопка пожелтевших нот.
— Вольф рассказывал, что мама очень любила бывать здесь. Когда она ушла, отец убрать все, что напоминало о ней. Он порывался разрубить фортепиано в мелкую щепу. Но Вольфу удалось усмирить его. Инструмент старый, с уникальным звучанием. Но главное, конечно, не это. В детстве, когда мне было особенно грустно, я прибегал сюда и представлял, что мама вот-вот войдет. Сядет за фортепиано, наиграет что-то, рассмеется… Глупости, конечно. Но когда ты ребенок, важно верить во что-то, пусть даже этому никогда не суждено сбыться.
