Пароход был загружен «по марку», лед и течь уменьшили запас плавучести. Следовало укрыться от шторма в шхерах, но пароход уходил в противоположную сторону. Капитан выглядел спокойным, даже слишком спокойным; перед тем, как он надолго задумался, а потом стал говорить, он просвистел какую-то грузинскую мелодию. Отдавая должное его выдержке, вахтенный штурман сам бодростью не заражался. Мысли его были тревожны и сосредоточивались на перегрузке судна. Правда, яркое воображение играло здесь свою роль; но не так уж преувеличенно будет сравнить перегруженный пароход с железной кружкой, наполовину залитой водой и плывущей по реке, взбаламученной ветром. «Три часа назад радиостанция гидросамолета остановила передачу, — подумал штурман. — Капитан упрямый человек. Странно, что опытный капитан поступает так легкомысленно, и он не имеет права отклоняться от курса без согласия команды, если его собственный пароход подвергается опасности».
Капитан опустил бинокль и руки в перчатках положил на брус ограждения. У него были седые усы и седые баки. Он говорил неторопливо и ровно — сдержанность была чертой его характера. Он свободно излагал за мыслью мысль, и это являлось приметой того, что капитану необходимо было высказаться.
— Володя погиб, — рассказывал он, — когда меня торпедировали во второй раз. Лед мне это напоминает… Его прислали ко мне третьим помощником. Как вы, Саша. Мы ходили с грузами в Рейкьявик, в Англию и Америку. Потом обратно. В сопровождении конвоя. Обычно эскадренные миноносцы, охотники за лодками и минные тральщики. Иногда крейсера. Были вооружены пулеметами марки «Эрликон»; у нас два стояли на шлюпочной палубе, один — на корме, один — на баке… Пришел Володя с чемоданчиком. Сперва понравился, потом не понравился. Разонравился, пока стояли в Архангельске: прячется в каюте, команды избегает. Старпом говорит: «Кого нам прислали? Почему прячется?» — «Не знаю», — говорю и однажды иду к Володе в каюту. Прихожу. Сел. Спрашиваю: «Женат?» — «Нет, товарищ капитан, не женат». — «Расскажи о себе». Рассказывает: учился в училище, отец воюет, мать в тылу работает.
— А прятался зачем? — спросил штурман и стал кусать ноготь.
— Не перебивайте, Саша, — ответил капитан. — До этого тоже дойдет. Вот я его и спрашиваю: «Почему ты так себя ведешь?» Опустил голову и молчит. «Может, беда какая?» — «Нет, — говорит, — никакой беды у меня пока нет». — «Слушай, — говорю, — ты, может, болеешь, и тебе в рейс нельзя идти?» Вскинул глаза, серые у него были глаза, и я вижу, что спросил то, что нужно. Не хочется ему с нами в рейс идти: боится… Боялся он, — и капитан задумался, стал барабанить по брусу пальцами.
