Конечно, это не чудо. Чудеса необъяснимы, а ее поступок — очень даже. Председательша затеяла написание нового положения ровно для того, чтобы подальше отодвинуть замдирку. Уменьшить ее влияние на решения Совета. И в вопросе выбора директора она тем более не могла прогнуться. Не могла позволить ей вмешаться. Принципы. Получается, они-то и украли у нее победу.
Уже в 8:20, третьего октября, истуканом я стоял на проходной. Вот такие у директора обязанности. А какие они могут быть у ряженного? Я — frontman в синем пиджачке в песочную клетку. Стою, подошла председательша. Сама она — девушка невысокая. Нацепила черные брюки клёш. В общем, женщина-управленец. Прямо «Москва слезам не верит»! Вот так и стоим парой, улыбаемся. Она — шире. Да с ней и здороваются, знают!
Поскольку должность только-только реанимировали, функции ее призрачные. Ты вроде что-то можешь, а вроде и нет. Никто уставов не писал. Полный карт-бланш, простор для эксперимента. В этом и цимус быть первым. Моя задача — решать проблемы. Поддерживать дисциплину что ли. Я ходил по кабинетам во время уроков, которые вели дети. Заходил, здоровался и уходил. Когда было интересно — слушал, задерживался. Редко, когда больше, чем на пару минут. Передо мной не стояла задача улучшить качество урока. Кто я такой? Она в том, чтобы примелькаться. В том, чтобы запомнили. И сейчас, оборачиваясь, я вижу, что это получилось.
Как-то зашел я в класс истории. Две девочки-училки показывали фотографии Великой Отечественной. Они показывали, а дети угадывали год создания. Попал — конфета. Нет — «ну, попробуй еще раз». Как я позже узнал, обе — умняшки. Олимпиадницы нашего Отечества. Одна — вылитая училка. Рыжая, со строгим взглядом и очками, сползающими с носа. Видно было, что вся ее энергия уходила на то, чтобы не ударить в грязь лицом. Она выглядела так, будто докладывает Сталину, а не показывает его фото. Я искренне решил помочь! Выбрал момент и в паузу вставил: «да не волнуйся ты так! Дыши глубже!», и показал дыхательное упражнение. Ее взгляд описать нельзя. Она посмотрела на меня так, будто я только что прилюдно расстрелял ее голышом. Какая-то гремучая смесь ненависти и презрения. Остальные — добро улыбнулись, в том числе и учитель истории, сидевшая прямо рядом со мной, у выхода.
Рыжая стала ненавидеть, а та, другая — любить. Тогда я не умел производить впечатление. Не знал никаких правил самопрезентации и прочей лабуды. Я просто говорил то, что чувствовал. Ярко и бескомпромиссно. Наверное, это и цепляло. Все больше убеждаюсь, что чичвариться — у меня в крови. В общем, к концу этого дня на маня подписалось больше пятидесяти человек.
