Два градуса до Полярного круга. Русский LA — Архангельск. Лето, ночи снежно белые. Два градуса до полярного круга.
На дворе июнь 20-го, границы закрыты, пуха еще нет, но зато весь Архангельск выполз отогреваться после бесконечной зимы. Обычно люди распределяются по Анталии и Египту, но не в этот раз. У большинства маршрут такой: по Воскресенской дойти до монумента Ленина, затем повернуть направо, к Вечному Огню. А там — пламя горелки, гранитные натуженные лица защитников Отечества, хипстеры с их дредами и скейтами. Просто асфальт тут самый лучший в городе, вот и тусуются у памяти предков.
Обычно я пытаюсь занять место у коряги, выброшенной приливом на берег. Под ней и загораю. Но она редко свободна. Вся жизнь — борьба. Даже за рассохшийся кусок дерева. Так вот, соревнуясь с загорелой толстушкой, я продираюсь сквозь заград-отряды отдыхающих, которые стреляют мне в спину шелухой от семечек. «А что я хотел? Час-пик!»
Дошел! Приземлился на песок. Стянул футболку, повесил ее на сук и лег, закрыв глаза. Тепло, идущее от жгучего песка, прогревало мне грудь и я, зажмурившись, смотрел проекции красно-оранжевых спектров. Солнце пробивало веки. Шумел прибой Двины, вторя какой-то женщине в полосатом, грязном купальнике. Ее муженек, отважно борясь с прибрежными ветрами, расстилал полотенце. Ну, разумеется, у него не выходило. Она орала. Он материл ее, «говорящую под руку», ветер, мешающий ему жить, город, в котором вынужден отдыхать и страну, в которой, видимо, не посчастливилось родиться…
Из-за безответственного использования речной воды в производственных циклах купание в ней запрещено. Вдоль кромки берега стоит череда покосившихся предупредительных знаков, а под ними — несколько пар оставленных шлепанцев. Ой, как бы не смыло! Многолюдно. Одно хорошо — не впаривают кукурузу. Другой менталитет, другие широты.
Забавно, но ведь все они, пришедшие в полдень на пляж, даже не подозревали, что «красота» может стоить им жизни. Из-за озоновых дыр у нас, на Севере, загорать смертельно опасно. Но самое страшное для меня тогдашнего, лежавшего на песке, было не умереть, а уйти из жизни, никак ее не изменив. Исчезнуть, как будто такого человека никогда и не было. Вот будут каменщики резать мне крест, а написать что? «Помним, скорбим»? Чушь. Я ничего в этой жизни не успел и ничего не создал. Ничего не оставил после. «НИ-ЧЕ-ГО», звучало в моих артериях. В один момент бой этот превратился в звон, словно под водой, в толще, в которую я плавно погружался…
