— Рабыни! — объявила миссис Роулинсон, стоявшая над нами в обычной своей одежде, указав на нас экспансивным жестом.
Кто-то встретил наше появление смехом, кто-то удивлёнными вздохами. Дело в том, что даже наши сокурсницы не были проинформированы о том, как мы будем выглядеть. Кое-кто из молодых людей не удержался от криков, вульгарных звуков и благодарных, даже где-то восторженных аплодисментов.
Потом, по резкому хлопку рук миссис Роулинсон, мы вскочили и поспешили на кухню, чтобы принести угощение, конфеты, леденцы, орехи, вазы с фруктами, тарелки с травами, подносы с круглыми караваями хлеба, разделёнными на восемь ломтей, много закрытых блюд тушёных овощей и горячего мяса, кувшины с вином и так далее. Расставив всё это на сервировочном столе, мы начали обслуживать гостей, подавая им требуемые ими блюда.
— Итак, Ты голодна? — повторила свой вопрос Нора.
Я несколько растерялась, не зная, что мне делать.
— Ты можешь говорить, рабыня, — подсказала мне она.
— Да, — ответила я и, запнувшись, добавила: — Госпожа.
Миссис Роулинсон предупредила нас, что те, кто носит ошейники, должны говорить только правду. Какими уязвимыми делает их это. Но они ведь не свободные женщины.
Нора взяла какие-то объедки со своей тарелки и, разбросав их по полу перед собой, сказала:
— Вот, поешь.
Горя от стыда, но при этом, дико страдая от голода, я подползла к кусочкам пищи и, опустив голову, не пользуясь руками, быстро собрала их с пола губами. Это был первый разом, когда меня кормили подобным образом. Странно, но я была рада, что меня накормили, и даже благодарна.
И снова меня ошарашил вопрос, а не рабыня ли я? И следующим, что пришло мне в голову, было то, насколько значимей было бы это для меня, если бы эти объедки были бы брошены на пол не Норой, а рукой мужчины!
Неожиданно меня накрыла волна странных эмоций, почти лишившая меня способности двигаться, ошеломившая меня внезапным, важным пониманием, смыслом, многозначительностью.
Каким значимым внезапно показалась мне моя поза, моя одежда, колокольчики на моей лодыжке, ошейник на моей шее. Какой маленькой я показалась себе, какой униженной и презренной, никчёмной и беспомощной!
Но это понимание поражало и пугало меня не только своей содержательностью, столь глубокой и постижимой при данных обстоятельствах, но и присутствующей в этом правильностью, уместностью и законностью!
Не могло ли случиться так, что я, несмотря на своё происхождение и положение, воспитание и образование, на влияние господствующей идеологии, была рабыней?
