— Ничего, мы еще поговорим, — утешает его Киршкалн.
— Я к вам вечерком зайду, ладно?
Киршкалн утвердительно кивает.
«Если бы у Межулиса была хоть десятая часть словоохотливости Хенрика!» — Киршкалн вздыхает и мысленно фиксирует все достойное внимания из того, что наговорил этот хвастливый болтунишка. Трудынь не врет, просто у него, мягко говоря, склонность к творческому осмыслению фактов, но воспитатель уже приноровился отметать шелуху и оставлять важное.
Да-а, Межулис… Сейчас с ним, пожалуй, было бы легче, если бы на приемке сами не дали маху, но — что упущено, то упущено. Такие, как Межулис, попадаются не часто, и к первой беседе с ним надо было подготовиться вдумчивей. Киршкалн хорошо помнит, как все было.
— Ты за убийство отбываешь срок? — спросил начальник режима, а он никогда не отличался тактичностью и умением вникнуть в переживания человека.
Конечно, начальник колонии Озолниек никогда не задал бы вопрос в такой форме. Но в тот момент он просматривал дело нового воспитанника, что-то искал в нем. Вот начальник режима и решил заполнить паузу. Мелочь, но, возможно, как раз эта мелочь все и решила. Жаль, что не Озолниек заговорил тогда первым.
— Да, — коротко ответил юноша.
Киршкалн заметил, как тот внутренне напрягся до предела, но сумел скрыть это. Узкое, довольно обычное лицо, только линия губ обозначена четко и несколько выдвинут вперед подбородок. Левая рука сжата в кулак, а правая, в которой он держал фуражку, все время мелко тряслась.
— Давай поподробней! — потребовал начальник режима.
— В деле все сказано, — отрубил Межулис.
— Что в деле, мы и сами знаем!
— Чего же спрашиваете? Мне добавить нечего! — Паренек побледнел.
Для начальника режима это было уже слишком.
— Ты здесь свои штучки забудь! Тут мы тебя будем учить, не ты — нас! — вскричал он.
И тут произошел взрыв. Киршкалн, внимательно наблюдавший за парнишкой, ожидал этого. Озолниек отложил дело и хотел было вмешаться, но не успел.
— Ничему вы меня не научите! Вы! Вы!.. — кричал Межулис, вытянув вперед шею.
От волнения и ярости он не мог подыскать достаточно гнусного слова, чтобы швырнуть его в лицо сидящим за столом. И не им одним. Киршкалн понимал, что юноша в этот крик вкладывает ненависть ко всем тем, в кого он потерял веру. Это не была обыкновенная грубость или распущенность, скорей это был неосознанный крик о помощи. Во взгляде мальчика наряду с ненавистью просвечивали безысходность и боль, страдание человека, достигшего предела своих внутренних сил, человека, у которого еще минуту назад сохранялась крупица веры, который еще надеялся, ждал, что, может быть, хоть тут его поймут, но истекла эта минута, вокруг беспросветная темень, и он один как перст среди этой тьмы.
