Мальчишка, конечно, не сдержался — ведь рядом подружка. В семнадцать лет все мы герои.
…Рубулинь столкнул с берега в реку резиновую лодку, в которой находились также и некоторые вещи Межулиса и Лигер…
Подлец! Течение в Гауе быстрое, а около десяти уже смеркается. Ведь для мальчишки лодка с вещами — целый капитал, но как ему спасать лодку, если девушка останется на берегу одна.
…После чего оба гражданина стали приставать к девушке и звать ее с собой. Межулис нанес Денисову удар, а Рубулинь сбил юношу наземь…
Двое на одного. А Межулис не из силачей. Малявка против пары здоровых скотов.
…Лигер вбежала в палатку, но граждане Рубулинь и Денисов палатку повалили, схватили девушку и намеревались бросить ее в реку. В этот момент Межулис подобрал лежавший в траве туристский топорик и ударом по голове убил гр-на Рубулиня. Денисов при виде происходящего обратился в бегство, а Межулис погнался за ним с топором в руках, однако догнать Денисова ему не удалось…
Крум смотрел на тонкий листок с нечеткими оттисками машинописного шрифта: «В этот момент Межулис подобрал лежавший в траве туристский топорик…» «Вы на моем месте никогда не будете», — сказал сегодня в классе этот мальчик. Не приобретает ли сейчас его фраза новый, куда более глубокий смысл?
«Вы никогда не сможете быть таким, как я, вы же не способны ради другого человека…» Ну, что, что?
Убить?
Взгляд Крума все еще прикован к открытой папке, но глаза не пробегают по строчкам текста.
Глупости. Это же просто несдержанность, неумение оценить ситуацию и предвидеть последствия. Однако, который же из них симпатичнее — Межулис или Рубулинь? Если отбросить юриспруденцию, статьи кодекса, суд и перенестись в ту ночь на берегу Гауи.
Так который же? И Крум чувствует, что его симпатии на стороне Межулиса. Как может быть иначе? Ему даже хочется воскликнуть: «Молодчина, парень!» Но когда начинаешь размышлять и загонять все в рамки закона, современной морали и рассудка, соглашаясь, что нельзя в середине двадцатого столетия действовать методами эпохи «Трех мушкетеров», картина несколько меняется. Быть может, этот Рубулинь был добропорядочным человеком, может, ничего худого он и не замышлял и спустя полчаса оказался бы в кругу семьи. Но разве можно было требовать в тот момент от Межулиса таких кабинетных рассуждений? Состояние аффекта — потому и дали всего три года. Но разве в эту минуту в Межулисе не проявили себя самые что ни на есть человеческие и понятные чувства?
