Старуху Нила недолюбливала — за великую скуку их разговоров с мамой, за вечный зуд ее голоса, за то, что во время бомбежки, когда забивала их мама под скамейку, лежала рядом с ними не мама, а эта старуха. Она и тут причитала, болтливая, толстая женщина:
— О, господи-господи, что они творят — гражданское же население! О, господи-господи, спаси нас и помилуй!
Как-то старуха сказала убежденно, что в их поезд не попадают бомбы, потому что она молитву такую знает, которую читает про себя. И теперь во время бомбежки сердилась на нее Нила уже за то, что вместо того, чтобы читать про себя свою сильную молитву, она опять бормочет о гражданском населении и охает. Нила и раздражалась, и боялась злиться, чтобы не испортить молитвы старухи.
Но это раздражение — та тоска еще не наступила. Еще гладит ее волосы мамина рука, еще мечтает Нила, как приедут они к тетке в деревню. Еще каждый раз, как засыпает, словно ступает на мягкую глинистую дорогу, по которой бежит меж колосьев и трав за старшим братом к озеру.
* * *
Это тоже было до войны — узкая тропка с высокими травами и колосьями по сторонам. И по этой тропке бежала Нила, вслед за Сережей, теряя его за поворотами. «Дурак, подожди!» — кричала Нила брату, злясь, что не хочет он понять — ведь она может отстать, пропасть, потеряться. «Дурак, подожди!» Но он не ждал: то показывался, то пропадал на петляющей тропке. И Нила ревела в голос и все бежала-бежала, пока не выбежала к огромному озеру, так что и берегов дальних не было видно. А у воды стояли брат и отец и ждали ее, улыбаясь. Когда потом хотелось ей вспомнить отца и брата, она вспоминала их на берегу озера, потому что они именно здесь так отпечатались в памяти: тонкий, высокий отец, и брат — еще тоньше и моложе. В далекий край товарищ улетает — родные ветры вслед за ним летят…
Когда отец и брат уплыли, Нила сидела на берегу, взглядывая то в одну, то в другую сторону. Отец с братом были уже далеко — две черные точки на белой воде. Еще прошло немного времени — и Нила уже не увидела их. Жутко ей стало, что они не вернутся. Ей не нравилось это озеро, эта наглая, движущаяся, неуловимая глазом вода. Нила сделала запруду, чтобы иметь свое маленькое, хорошее, послушное озеро, поискала лист, чтобы пустить в своем озерце. А потом услышала голоса отца и брата. Они возвращались. Ей стало дремотно. Она о чем-то задумалась, слушая и не слушая маленький, резкий всплеск волны, чувствуя, как греет солнце волосы и шею, и поворотом головы смещая это тепло. Дул ветер, шелестела осока, булькало что-то в камышах, плескалась маленькая волна, но больше всего было озеро, лежащее на половину земли.
