В ту военную зиму Ольга на почте в соседней деревне работала. Пришлось школу бросить — мать одна такую семью не вытягивала. Да Ольга о школе не очень-то и жалела. Уже года два в нее влюблялись, записки писали, свидания назначали, и это была сладчайшая из игр.
А тут в войну разместили в их деревне воинскую часть: сколько помнит Ольга, никогда в их деревне так весело не было. Тут-то и объявился в ее жизни Пашка Волот. Она тогда не знала, после уже один адвокат ей объяснил: волотами — великанами, могучанами — называли людей древнего племени, которые, может, были, а может, нет. Но Паша Волот был — и хорош: высок, красив, весел. По нему многие сохли. А ей — вот оно, счастье, в руки, как с детства все ей в руки шло. Как же, красавица, на всю округу известная. У нее и фамилия такая была — Баскова.
«Басенька», — звала ее бабка Лукерья по их фамилии.
— Вольга вона, — неизменно поправляла ее бабка Паша, не любя и саму фамилию сватьи.
— У нас все баские — взрачные, басовитые. Я тоже пригожа была.
— Да уж куды раскрасавица — в дверь не проташшишь. Вольга в нашу породу — не мясиста, поворотлива.
Лукерья либо не слышит, либо повспоминать ей хочется.
— Я ж тоже, — говорит она, — хорошуха была: что нарядиться, что сплясать. Помнишь, как, бывало, в деревне на лошадях катались? Теперь того уже нетути.
— За мужиками-то ты сама не своя.
— Чего ты, сваха?
— Так, говорю, так, сваха! — высоким хриплым голосишком поддакивает бабушка Паша, а Ольга с сестрою давятся от смеху.
— Бывалоча, на свадьбу, — продолжает разнеженным голосом бабка Лукерья, — самогонки нагонят, пирогов напекут! А теперя не пойми, чего и творится: ни попа, никакого закону, ни себе, ни людям.
— Тебе бы все мужики да самогонка, — вставляет бабка Паша, а сама сидит с краю, болтает, как девчонка, ногами.
— Чего говоришь, сваха?
— Верно, говорю, верно!
Но какое-то из Прасковьиных замечаний дослышит Лукерья, толкнет сваху с печи, та, как птичка, слетит, закричит сразу все недослышанное Лукерьей. Та матерится по-мужичьи и даже расплачется:
— Басенька, скажи ты ей, изголяется, непутеха, со свету сживает в том самом доме, что батюшка ставил.
Но уже наспех урезонивает их Ольга, уже должен зайти за ней Волот — на гулянку идти, уже будет он неизменно рядом, а если она отойдет от него, взгляд его будет издали ласкать ее. Уже и раздосадуется она на неотступный его взгляд. Уже и не прочь, чтобы кто-то другой поухаживал за ней, да разве кто решится, под его взглядом-то.
