Опять султанская милость — гонца он прислал в твой дом,
Чтоб мудрость твоя явилась к нему на пытку добром.
Беду готовило утро, ты ночью ушел в пески.
С тобою старый и мудрый, длинный, как путь, Масихи.
Звезды круглы и желты, им вышина тесна.
Как далеко ушел ты, неистовый Ибн Сина!
Исчезли зори Хорезма — теперь ты на свете один
И руки тянуть бесполезно к твоей безвозвратной Ширин.
Бархан подставляет гребень, пески его высоки.
Как минарет на небе, вырезан Масихи.
Песок под ногами льется. Как время, один он прав.
Вчера дошли до колодца, упали, к воде припав.
Oтлeживaлиcь, покуда остынут чуть-чуть пески.
Но еле влез на верблюда измученный Масихи.
И снова встают барханы, лучами обожжены.
И кругло глядят вараны с розовой вышины.
Колючий куст саксаула верблюд обогнул. И слегка
Вдоль щеки потянуло прохладой издалека.
Светило окутав тенью, столб серой пыли возник.
Что это за виденье?
— Буря, — сказал проводник.
Верблюды легли без приказа. Ветер хлестнул нараспев.
И люди упали сразу, поклажу снять не успев.
И тут же ударил наискосок
Желтый песок, серый песок.
Соседний бархан нелепо качнулся и, как живой,
Вдруг заплясал по небу под тонкий шакалий вой.
Иголками колет, бьет в висок
Черный песок, красный песок.
Поняв, что песок — хозяин, в последний миг Ибн Сина,
Увидел, как на глаза им обрушивается стена.
Обрушивается в потемках, неведома и страшна,
Обрушивается так громко, что вдруг пришла тишина.
Его, отшибая память, мотало, как тряпки кусок.
А он пытался ногтями, коленями врыться в песок.
И вновь погружался в небыль, зубами не доскрипя…
…Висело звездное небо, когда он пришел в себя.
Жизнь вернулась, как чудо, а вместе с нею беда —
Нет спутников, нет верблюдов и ни одного следа.
Под млечным недвижным потоком вычерчивая круги,
За двести шагов к востоку нашел он труп Масихи.
Укрыт бородой, как тучей, раскинув ветви рук,
Такой большой и могучий лежал его старший друг.
Чтоб не достался шакалам, вдали от людских дорог,
Он друга мало-помалу укрыл в каракумский песок.
Стоял он, в молитве склоненный над местом, где спит старик.
Стоял он, освобожденный от дружбы, от споров и книг.
Освобожденный от счастья, куда замело следы,
От ненавистной власти, от пищи и от воды.
Глазами взглянув пустыми на все, что стыло вокруг,
Он двинулся по пустыне, по желтым звездам на юг.
Когда ослабели ноги, — с пустыней наедине,
