В распахнутую ногой дверь влетела Берта, неся на прихваченном у кого-то подносе дымящуюся тарелку с пельменями, мелко порезанную селедку, посыпанную сверху колечками лука и обильно политую постным маслом, тонко, очень тонко, как только умеет делать Берта, нарезанный сервелат, обрамленный редиской и целую вязанку зеленого майского лука. Особняком гордо возвышался граненый стакан со сметаной и стоящей в ней вертикально чайной ложкой.
— Берта, ты же меня убьешь окончательно! Я так и знал, что ты заодно с той доской, которая упала на меня на стройке.
— Ешь, босяк, пока пельмени горячие, знаем мы эти доски, твоя Матильда не доведет тебя до добра, — она вновь склонилась над необъятной спортивной сумкой.
— Постой, Берта, остановись ради Бога, если там попики-лепики, то пусть уж Юрий Михайлович сбегает за той доской, здесь недалеко.
Берта беззвучно смеялась, ставя на стол большой пакет с попиками.
Юрка уже открывал невесть откуда взявшуюся бутылку коньяка ереванского разлива.
За две недели у меня перебывало множество народу. Приходили даже с работы, двое, один пожилой, вроде сварщик, другой молодой — подсобный рабочий, учащийся какого-то вечернего института, — принесли положенные на посещение больных деньги из профсоюза и, помявшись немного, достали из-за пазух две бутылки «Агдама».
Деньги я им конечно тут же вернул, оплатив тем самым «Агдам», потом позвал Женьку Баранова составить компанию. Женька тут же развил бурную деятельность, очень оживив обстановку расставил принесенные с собой граненые стаканы, сообразил подходящую случаю закуску, потом еще два раза бегал за вином, так что дорогих гостей я едва выпроводил, расставшись с ними как с самыми близкими родственниками.
Мои дни отдыха по больничному листу, выданному щедрым доктором, еще не закончились, когда появившийся хмурый Юрка сказал, чтобы я готовился выезжать послезавтра в указанное место.
Раньше таких коротких перерывов не было, и меня это сильно насторожило, но я ничего не сказал — Матильда была уже готова с тех пор, как я смог выходить на улицу, к тому же Женька Баранов горел желанием отработать бесконечно занимаемые у меня трояки, что он успешно и сделал, помогая мне приводить Матильду в порядок.
Стена магазина, которая выходила во двор, была захламлена ящиками, которые, похоже, сначала складывали более или менее аккуратно, а потом, видно, плюнули на это дело и бросали как попало. Остальная, большая территория, примыкавшая к шестиэтажному в четыре подъезда дому, была типичной для московского двора: с садовыми скамейками у подъездов, с дежурившими на них старушками — надеждой и опорой московской милиции, — с грязной песочной горкой, окаймленной крошечным барьерчиком, с какими-то полусломанными карусельками, каталочками, лесенками, напоминающие шведские, и прочим нехитрым деревянным инвентарем.
