Эстетический поворот, в котором нелюди — нечеловеческие монстры — стали героями рукотворного кошмара, я называю готической эстетикой. Ибо если нелюдь, монстр, вампир является эстетическим идеалом готической эстетики и ее культурным символом, то ее формой и ее нормой, главной интригой сформированных ею произведений является воспроизведение кошмара посредством литературы и кино. Как я показываю в своих других работах, на рубеже 1990-х годов соединись два тренда, долго пробивавшие себе дорогу в современной культуре. Один из них — превращение монстра в главного героя нашего времени и низведение человека до периферийного персонажа, интерес к которому утратили и публика, и авторы, — знаменует радикальный разрыв с эстетикой предшествующих эпох, проникнутых духом антропоцентризма. Другой — складывание культуры потребления[33] кошмара, возникновение массовой потребности переживать кошмар, читая книгу, смотря фильм, играя в компьютерную игру.
За последние три десятилетия жажда кошмара превратилась в подлинный культурный запрос, от успешности удовлетворения которого писателями и фильммейкерами зависит коммерческий успех их продукции. Отвращение «ко всему реальному» и презрение «ко всему человеческому» создали исключительные условия для превращения кошмара в популярнейший жанр. Имитация кошмара и симуляция особенностей этого ментального состояния стали важной составляющей рентабельности индустрии удовольствий.
Как я показываю в своей книге «Кошмар: литература и жизнь», кошмар представляет собой сложное ментальное состояние, которое имеет много разных уровней. Прежде всего кошмар — это темпоральная катастрофа, настигающая нас во сне, но которая может случиться и наяву: переживание так называемого дежавю есть первый оборот воронки кошмара. Погружение в кошмар часто случается в момент концентрации внимания на точке в пространстве или пустоте. Взгляд, прикованный к пустоте, оборачивается ощущением транса, чувством головокружения, втягивающего взгляд во вращающуюся воронку. Все убыстряющееся вращение воронки вбирает в себя весь горизонт событий сна — или литературного текста. Кошмар уничтожает привычный опыт переживания времени, разрушая линейную темпоральность сознания и создавая разрывы в хронологии, грубо нарушая причинно- следственные связи между событиями. Новая возникающая темпоральность кошмара построена на обратимости времени и на нарушении привычных связей между настоящим, прошлым и будущим. Перверсивная темпоральность кошмара позволяет понять, почему кошмар так причудливо искажает события, сминает пространство. Наше сознание «объясняет» себе, рационализирует происходящее с ним в виде образа погони или бегства — не только от опасности, но и от роковых обстоятельств. Поэтому бегство и погоня являются столь типичными чертами наших кошмаров — как ночных, так и литературных.
