— Узнают бандиты на других хуторах про наш налет — бросят свои обжитые норы, уйдут, а там ищи-свищи, — говорил своим хлопцам Минай. — Надо опередить бандитов.
— Надо, Минай Филиппович! — поддержал его «косец», который разведал про второе бандитское гнездо. — Отклад не идет на лад. Пошли! Я покажу дорогу к бандитским норам.
— Веди, показывай! Надо кончать с бандитами!
— Верно, надо, пока не разбежались по лесам и болотам, — согласились другие бойцы.
Ко второму хутору Минаева дружина подошла на исходе ночи, когда еще жаворонок не взлетел над межой, когда густой туман еще окутывал бандитское логово. И тут высокие ворота были на запоре. Послышались шаги за воротами, по двору кто-то ходил. «Косец» нажал на щеколду калитки. Шаги приблизились.
— Кто там?
— Не бойся, Сымон. Свой.
— Косец-удалец, кот блудливый. Опять к Марыльке на сеновал лазил!
— Лазил! А тебя не пускает?
— Проходи, Демьян, проходи…
И Сымон распахнул калитку. Демьян мгновенно набросил ему на голову свою свитку. Дальше все шло как по писаному: заткнули часовому рот, связали и положили в лопухи под забором.
Бандиты спокойно спали в гумне на сене и просто на полу в сарае. Вожака волчьей стаи взяли в хате, прямо в постели, без шума, повязали и тех, что спали в сарае. В гумне бандитов оказалось много. Сдаться они отказались. Открыли стрельбу по нашим. Пришлось «попотеть» пулемету, в ход пошли гранаты.
До первого снега уцелели лишь те банды на Суражчине, которые в то лето не прятались по хуторам, а держались в лесах. Но по следам на снегу добрались Минаевы хлопцы и до этих недобитков. Благодаря изобретательной тактике Миная Филипповича Шмырева были уничтожены банды и «белых», и «зеленых», и балаховцы…
Советское правительство высоко оценило мужество и храбрость Миная Шмырева — он был награжден орденом Красного Знамени…
Лесными тропками идет человек, вслушивается в шорохи листьев и трав, в тихий голос жалейки.
О чем же еще поет жалейка?
Может, вещает о том, как сквозь вихри гражданской войны, сквозь трудности первых пятилеток с честью пронесли наши люди ленинский стяг, как вставали и росли под этим стягом новые города и села, росло и множилось наше счастье… В зеленом убранстве садов стояла родная Пудоть. В буйной красе была окрестная природа, в полной силе была обновленная земля. И вдруг на тихий шорох трав и листвы, на солнечный день обрушились вражеские бомбы. Дохнул огнем и дымом июнь сорок первого года. Покатилась по нашей земле черная напасть. Горели города и деревни. Трубили победу чужие трубы. Захлебывался от радости немецкий диктор. Устало, тревожно звучал голос нашего диктора: «Оставлены Гродно… Минск… Орша… Витебск…»
