Несмотря на все это, слишком многие сибиряки оставались настроены по отношению к полякам неприязненно. «[…] подходящий угол невозможно найти, – жаловался ксендз Станислав Помирский в письме к товарищу в апреле 1871 года. – Переезды и неизбежные конфликты так нам докучают, что я решил любой ценой себя от них оградить… Хочется купить какой-нибудь сарай, обставить его и поселиться там с товарищем, отдельно.» Несколько месяцев спустя он сообщает о покупке избы на десять лет, за восемьдесят рублей, и радуется: «Теперь я более спокоен, потому что никто не скажет мне: „убирайтесь”».
Известны случаи бесчестного, непорядочного поведения, обычного воровства и откровенного грабежа. Больше всего докучали священникам грубые станичные казаки. 11 марта 1869 года ксендз Ян Наркевич жаловался властям на то, что казак Иван Коробков взялся выполнить для него определенную работу и обманул. Наркевич дал Коробкову деревянный ящик, замок, металлические ручки и рубль, чтобы тот купил железную оковку, но казак тянул больше года, ничего не сделал и ничего не вернул. Наркевич просил, чтобы казаку приказали обить ящик железом и отдать хозяину. Удалось ли ему чего-то добиться, мы не знаем. 1 августа 1872 года у ксендза Игнация Качоровского была украдена одежда (забрали пальто и два сюртука); ночью 13, а также 22/23 мая следующего года обокрали живших вместе доминиканцев Игнация Климовича и Ангела Сосновского. В первый раз воры взяли из ледника двадцать пять фунтов мяса и туесок брусники, во второй – выломали дверь и украли двадцать фунтов масла, «крынку свиного смальца» и маринованную говядину. Впоследствии кражи в доме Климовича и Сосновского совершались еще не раз.
Некоторых злодеев священники знали. Как пишет Матрась, в деревне действовало несколько «знаменитых» воров, из которых более всех прославился донской казак Переверзин. Он нанес большой ущерб и священникам, и местным жителям. «Не у одного священника-ссыльного он украл буренку, а чтобы тот зря не искал, обычно поступал следующим образом: прямо в стойле отрезал корове голову, оставлял ее как доказательство кражи, а тушу клал на телегу или сани и продавал с нее мясо своим братьям, донским казакам, или же местным жителям». Перестал он красть у поляков (но продолжал у местных) лишь после того, как ксендз Стульгиньский, косая сажень в плечах, натравил на него во дворе собак и «хорошенько проучил нагайкой». Казак Эмита, пьяница и лентяй, крал урожай у успешно хозяйствовавшего ксендза Байковского. Та же участь постигла занимавшегося сельским хозяйством ксендза Тушевского. Казаки не раз силой отбирали у поляков уже на колотые дрова.
