и
заседателя (что-то вроде асессора полиции) Дьяконова. В специально изданном иркутским начальством уставе были подробно прописаны правила проживания изгнанников и контроля над ними. Первые несколько лет он тщательно соблюдался. Другим польским ссыльным не дозволялось селиться даже в отдаленных окрестностях. Поэтому когда польский исследователь Сибири и Байкала, ссыльный Бенедикт Дыбовский хотел устроить исследовательскую станцию в Култуке, расположенном на берегу озера и Тункинского тракта, сибирские власти долго не давали разрешения. «Опасались, – писал Дыбовский, – что мы станем посредниками между ксендзами и остальным миром».
Ксендзы не имели права покидать деревню, корреспонденция их была ограничена четырьмя письмами в год (раз в три месяца; это правило сохранялось до 1869 года) и проходила официальную цензуру в Иркутске. Будучи лишены гражданских прав (а также прав духовных лиц), они не могли совершать службу, иметь алтари, и лишь один-два раза в год им разрешалось пригласить священника из Иркутска для выполнения религиозных обрядов. Считаясь бывшими ксендзами, они не имели права называть себя священнослужителями, даже предварять – в любых документах – фамилию буквами «кс.» [ксендз]. Они также были обязаны извещать всех своих корреспондентов, чтобы те придерживались в письмах данного правила. «В Тунке ксендзов нет».
Местным надзорным органам вменялось в обязанность регулярно отсылать в Иркутск рапорты о поведении и законопослушности ксендзов-поселенцев. Другие политические ссыльные не имели права контактировать с ними, а в случае прибытия в Тунку таковых следовало немедленно выдворять. Полицейские строгости, ограничивавшие существование ксендзов, стали постепенно смягчаться после 1869 года, однако наблюдение и надзор сохранялись. Осенью 1870 года сибирские чиновники высшего ранга, не забывшие о событиях 1866 года и польском вооруженном бунте на прибайкальском тракте, настоятельно подводили полковника Купенкова к мысли о необходимости переселить ксендзов в другой район Сибири, так как Тунка может стать объектом бунтовщической агитации из Монголии, где произошли волнения.
Купенко в рапорте от 9 декабря 1870 года успокаивал начальство, доказывая, что годы ссылки и изоляции сделали из прежних бунтовщиков совершенно других людей, живущих, главным образом, надеждой на царскую милость и возвращение на родину: «Обходя дома ссыльных и наблюдая их бытовые условия, я мог убедиться, насколько нищета, изоляция от привычной среды и лишение социального положения способны изменить мировоззрение этих людей; в них сегодня невозможно узнать не то что агитаторов, некогда сыгравших значительную роль в восстании, но даже тех ссыльных, какими они прибыли в Сибирь». Правда, невозможно полностью исключить возможность попытки бегства в Монголию, но в этом смысле Купенко больших шансов беглецам не дает, учитывая здешние расстояния и естественные преграды.
