— В моем доме убили 18 человек, — говорил Этьен Нийонзима, бывший бизнесмен, который стал депутатом Национальной Ассамблеи. — Все было полностью разрушено — дом размером 55 на 50 метров. В нашей округе убили 647 человек. Их еще и пытали. Надо было видеть, как их убивали. Они точно знали число живущих в каждом доме, ходили по домам с красной краской и отмечали дома всех тутси и умеренных хуту. Моя жена была у подруги, в нее дважды выстрелили. Она осталась жива, вот только… — он на мгновение умолк, — у нее нет рук. Другие, кто был с ней, убиты. Ополченцы бросили ее умирать. В Гитараме были истреблены все ее родственники — 65 человек.
Сам Нийонзима в то время скрывался. Только через три месяца после расставания с семьей он узнал, что жена и четверо их детей выжили.
— В общем, — сказал он, — одному моему сыну раскроили голову мачете. Не знаю, что с ним сталось. — Его голос задрожал и прервался. — Он исчез. — Нийонзима прищелкнул языком и продолжал: — Но другие до сих пор живы. Честно говоря, я вообще не понимаю, как сумел спастись.
Лоран Нконголи приписывает чудо своего спасения Провидению, а также добрым соседям, одной старухе, которая сказала: «Беги, мы не хотим видеть твой труп». Нконголи — юрист, он стал вице-президентом Национальной Ассамблеи после геноцида — крепкий мужчина, предпочитающий двубортные пиджаки и яркие галстуки. Свой рассказ он сопровождал энергичными, решительными жестами. Но перед тем как воспользоваться советом соседки и в конце апреля 1994 г. бежать из Кигали, по его собственным словам, он «примирился со смертью»:
— Я примирился со смертью. В определенный момент это случается. Да, надеешься, что умрешь не самой жестокой смертью, но все равно знаешь, что умрешь. Надеешься, что погибнешь не от мачете, а от пули. Если ты был готов заплатить, всегда можно было попросить, чтобы тебя застрелили. Смерть стала чем-то почти нормальным — смирением перед судьбой. Человек терял волю к борьбе. Здесь, в Касьиру (районе Кигали), были убиты четыре тысячи тутси. Солдаты согнали их сюда и велели сесть на землю, потому что собирались забросать их гранатами. И люди сели.
— Руандийская культура — это культура страха, — продолжал Нконголи. — Я помню, как они просили. — Он заговорил писклявым голосом, на лице его отразилось отвращение: — «Дайте только нам помолиться, потом убивайте» или «Я не хочу умирать на улице, я хочу умереть в собственном доме». — И он вернулся к обычному тону: — Если ты настолько покорен и покорён, ты, считай, уже мертв. Это показывает, что геноцид готовился очень долго. Я презираю этот страх.
