Станислав поглядывал на него искоса, мрачно.
— Давно служишь в гестапо?
Клюта снова бросил взгляд на гестаповцев. Они сидели как манекены, будто их и не было. Вероятно, так было предусмотрено сценарием. Слушали, прикидываясь, что ничего не слышат.
— Я не из гестапо, — сказал Клюта. — Я только выполняю свой гражданский долг.
— А в гитлерюгенде давно?
— Семь лет, — оживился Клюта, довольный тем, что за такое долгое время никому не удалось его раскусить. — Почти с момента вступления в нашу дружину.
— Вступил по заданию?
— Нет. По собственному желанию. Мне очень хотелось попасть в эту дружину. Там было действительно интересно. Но я быстро понял, к чему меня призывает мой долг, и вступил в гитлерюгенд. Не смотри на меня так, ведь кто-нибудь другой на моем месте… Сташек, я, право, не знаю, что бы было. Помнишь историю с чешскими детьми и немецким учителем? Ты сболтнул и удрал. И хорошо, что удрал, но не думай, что меня об этом не спрашивали. Случилось с тобой что-нибудь после этого? Сам знаешь, что ничего. А твой переход через границу… Забиваешь в Польше гол, а потом утверждаешь, что вовсе там не был. И что сказать полиции, если из самих Катовиц передают по радио твою фамилию? Представляешь ли ты, как я тогда выкручивался? Нет, я не говорю, что лгал, — он снова покосился на гестаповцев. — Говорил, как было. Но ведь об одном и том же можно говорить по-разному. И волос не упал с твоей головы, Сташек. И не упадет… Рад тебя видеть. Я сам вызвался поехать за тобой. Разве кто-то другой в подобной ситуации пожелал бы показаться тебе на глаза? Но перед тобой я чист и ни в чем упрекнуть себя не могу. А как я ценю тебя. Мировой вожатый, мировой спортсмен… И благодаря мне у нас тебя тоже ценят.
— Понимаю, — сказал Сташек. — Мразь добросердечная.
На сей раз Клюта запротестовал.
— Пожалуйста, не называй меня так. Я не заслужил… И скажу больше. Из-за нашей дружины я порой терял покой и сон. Всегда мечтал о том, чтобы мы все вместе перешли в гитлерюгенд. Это был бы наилучший выход. Такие ребята, как наши… И не было бы обысков, арестов и прочего… Я надеялся, Сташек, договориться с тобой об этом. Только не хватало смелости. Я не знал, как тебе объяснить, как подойти к тебе. Ты ведь слепой фанатик, к тебе так просто не подъедешь. Но я надеялся, что ты когда-нибудь поймешь… Погоди, не перебивай… Знаю, по ошибался. Ты бы никогда не внял убеждениям. Пока была Польша, ты был от нее как в угаре. Я это понимаю. Поэтому от тебя не отступился. Ведь я сам польского происхождения. Но теперь, Сташек, теперь от Польши действительно остался только угар. Угар развеется, не останется ничего. Нельзя преклоняться перед тем, чего уже нет. Забудь о Польше. Она исчезла бесследно, тебе уже не за что сражаться. Großdeutschland, великая Германия, Сташек, вот великое дело.
