— Сначала родился в Ивделе, а потом с Митрием поехал жить в Румянцевку. Там близко…
— Национальность твоя — русский?
— Русские мы, ясно… А у нас и манси-вогулы есть.
— При чем тут манси? Зачем ты меня путаешь?
Конечно, манси были ни при чем, и Костя шмыгнул носом.
— Чем родители занимались?
— Батя когда-сь золото мыл.
— Много намыл? Пуд или вагон?
— Что ты — пуд! Ему фарта не было. Мне и то боле везло.
— А там у вас золота много?
— Кто тебе родной? — спросил Миша.
— Митрий на фронте. Брат он мне… А еще дядя. Я к нему приехал, а он… тоже на фронте.
— Почему же ты не написал ему, прежде чем ехать?
— А почем я знал, что он на фронте!
Услышав этот удивительный ответ, Миша убежденно заявил:
— Нет, ты определенная ворона!
Это переполнило чашу. Глаза Кости налились слезами, губы задрожали. Написав: «Больше никого нет», Миша сказал в утешение:
— Не кисни, Малышок. Поступишь на завод — не пропадешь. Вот только лет тебе мало… Ну ничего. Может быть, не заметят. Подпишись, сдадим анкету — и обедать.
Так на одном из военных заводов, который не имел имени, а имел только номер, появился рабочий Малышев.
Зиночка Соловьева была секретарем комсомольской организации, и без нее, конечно, не обходилось ни одно молодежное дело.
В комнату комсомольского комитета, куда с увесистым мешком контргаек явился Костя, все плотнее набивались ребята с лопатами и кайлами. Зиночка озабоченно говорила: «А вот Иван Петров пришел, а вот Федя Кострицын явился, а вот Наташа Олесова» — и отмечала пришедших в списке, стараясь спрятать под шапочку то одну, то другую черную тугую кудряшку.
— Ребята! — крикнула она и вскочила. — Запомните, кто в какой бригаде будет работать. Едем!
Она бросилась в дверь, точно спасалась; все бросились за нею, а Костя вышел последним, но потом в суматохе его оттеснили к середине кузова пятитонной машины, и он ничего не видел, кроме спин. Как только машина тронулась, все запели, и громче всех Зиночка — ее голосок был острый, как шильце, и все высовывался из кучи других голосов. Машину трясло и качало, Костя за кого-то схватился, кто-то схватился за Костю, чья-то лопата больно уперлась ему в бок, но все-таки он сразу привык к этому шумному путешествию. Но вот машина стала раскачиваться с борта на борт, а потом сразу остановилась. Все повалились, засмеялись и начали прыгать на землю. Костя увидел строительство, над которым шефствовал весь город.
Справа и слева стояли кирпичные старые корпуса, а между ними, на большом пустыре, все кипело и снега совсем не осталось. Через весь пустырь был протянут полотняный плакат: «Построим цех „Б“ за двенадцать дней!» И Костя удивился: даже небольшие бараки в Румянцевке строились летом месяц-два, а тут построй-ка зимой меньше чем за две недели!
