Это был тоже доменный цех, но раза в три больше того, который они только что оставили. Под потолком горело несколько звездно-ярких ламп, но отсюда они казались тусклыми, — и дальние углы этого черного зала терялись во мгле. Здесь можно было бы устраивать хоккей или футбольные матчи, собирая под крышей десятки тысяч зрителей.
Выпуклая, бочкообразная стена домны поражала размерами. Сперва цех показался Павлу безлюдным, потом он разглядел множество людских фигурок, только они не замечались сразу, они были как соринки по корпусу домны.
На огромной трубе, опоясывавшей домну, висел белый плакат, издали казавшийся приколотым к ней листком из блокнота:
— Плакат устарел, — сказал Павел.
— Эх, чер-рт! — рассвирепел Славка. — Кричи-кричи, говори-говори — все как об стенку! Подожди меня, я сейчас им всыплю! Стыд!
И он убежал, а Павел прислонился к железной колонне, и в голове у него уже творился полный кавардак, калейдоскоп от всех этих шумов, дымов, циклопических размеров…
«Выплавка металла, — подумал он, — во все века была таинством, почти колдовством. Были умельцы, были секреты. Могла быть „легкая рука“ мастера и наоборот… Но теперь это… это черт знает что! Это ни с чем не сравнимо. Прозаическое, реальное, научное… сверхколдовство! Если растут, как грибы, такие вот домны, то это означает не просто количественный рост промышленности. Это серьезнее, ибо количество переходит в качество…»
Он вспомнил кедринское стихотворение о хлебе и железе. Кедрин писал с любовью о хлебе, а о железе — зло.
Но, не будь железа, была бы цивилизация? Цивилизация не может быть злом.
— Один только ноль переделаешь в шестерку! — говорил Слава Селезнев, ведя какого-то долговязого парня. — Вместо «20» «26» — очень легко! Понял?
— Понятно.
— Как оно у вас вообще? Работа идет?
— Да работаем…
— Ну, работайте, работайте!
Славка потащил Павла прочь, спохватившись, что уже опаздывает на заседание. Он был все так же возбужден, весело потирал руки, полный радостной энергии и жизнедеятельности, кругленький и розовощекий, но Павел поймал себя на том, что не чувствует к нему симпатии.
— Кого еще из наших? — сказал Славка. — Постой, дай вспомнить… Северухина ты не знал? Нет. Мишка Рябинин. Ты его должен, конечно, помнить. Математик-то наш — повар! Да, да, повар столовой. Здесь у нас несколько столовых — и на заводе, и на стройке, и еще городские. Вот тут на стройке в одной из них Мишка шефом работает. Вон она, хреновая столовка, каждый день жалобы, драим ее, драим — как об стенку!.. Женька Павлова — та сейчас в библиотеке технической, в управлении, на втором этаже. Выходила замуж, неудачно, черт их разберет, что там случилось. В общем, живет одна, учти. Настроение у нее вечно этакое ин-тел-лекту-альное, высокие материи и печаль… Да, вижу иногда Белоцерковского, конечно, этот в городской газете молодежной, не то литработник, не то фотограф, не то сволочь. Кажется, все вместе! Вот кого я, Паша, ненавижу!.. Ух, видеть его харю не могу! Опустился, спился, алкаш законченный, гад и мерзавец.
