Одна стена его была полукруглая, выступающая, как бочка, и Павел понял, что это бок домны, что цех пристроен к ней. В самом низу этой бочки имелось ослепительное отверстие, из которого в канаву лилась белая жидкость.
— Хорошо попали, как раз плавку дают! Вон он, вон он!
У канавы в сизом дыму стояли несколько человек в поблескивающих робах, болтали. Ослепительный металл бежал и бежал себе, домна словно истекала неторопливо. Все было очень прозаично, только дым уж очень ел глаза. Но ничего общего с виденными Павлом киножурналами, никаких снопов искр, шурующих металлургов в войлочных шляпах, сдвинутых на самую спину. Наоборот, все были в простых ушанках, только очень уж затрепанных. И на гигантов не походили: жиденькие такие, невзрачные мужички.
Подошли ближе. Федор Иванов охнул, и они с Павлом обнялись.
О, как Федор за эти годы катастрофически повзрослел! Чтобы не говорить, постарел… Лицо у него и прежде было своеобразное: близко поставленные маленькие глаза, крупный нос, большой рот, выступающие скулы и торчащие уши. Теперь глаза совсем провалились под нависшие, кустистые брови, нос стал красный, рот еще больше растянулся и окружился складками, и лоб весь в морщинах, и на переносице глубокие морщины — признак вечной озабоченности. А уши торчали, как бурые жеваные оладьи, и из них росли кустики волос.
Одет он был не лучше. Ватная телогрейка, на голове бесформенный блин кепки, блестевшей так, что она казалась металлической. На ногах рыжие, сбитые сапожищи, в которые заправлены штаны.
— Пошли, что ли, в красный уголок? — пробормотал Федор, и Павел со Славкой охотно поспешили за ним, потому что тут от дыма у них уже подкатывало к горлу.
Прошли через будку мастеров, где на циферблатах дрожали стрелки, ползли валики самописцев, торчали внушительные рычаги, и вдруг оказались в длинном низком зальчике со сценой, рядами скамей, разными знаменами и вымпелами по стенам и кумачовым плакатом над сценой «Труд в СССР — дело чести, доблести и геройства».
— О! Стенгазету так и не сменили! — с порога завелся Слава.
— Гм… Я им говорил, — почесал затылок Федор Иванов. — От… мудрецы…
— Слаба, слаба стенгазета! Нет, так дело не пойдет: полное отставание! — разорялся Слава, и уже кто-то побежал кого-то звать, искали ему какие-то сведения.
— Ну, вот так, значит… — сказал Федор угрюмо; он огляделся, сел посреди зала на скамью, и Павел сел, чувствуя себя так, словно скоро начнется кино. — Да, ты все такой же, Паша, возмужал приятно.
