— Бабушка, ну какого черта вы как раз сейчас взялись подметать улицу?!
Бабушка, голубушка… Ведьма! Да что это сегодня со мною? Нужен намордник. Поддался биологическому, неосознанному. Кора больших полушарий — я Общественный, а неуправляемые инстинкты — я Биологический. Иду добывать пищу, потому что я голоден, спасаюсь от более сильного Существа — «простите, я задумался», поедаю более слабую — «бабушка, какого черта». Бедняжка, ей бы дома на завалинке сидеть. Я Общественный — человек с обузданными инстинктами, знаю три иностранных языка, пишу философские статьи, ежедневно хожу на работу. Обманываешь, дорогой Василий Петрович, идешь добывать пищу, ставишь другому подножку, борешься за существование, изысканно тонко, чтобы не прослыть дикарем. Дипломатично. Культурный человек, разве к лицу ему показывать острые зубы и кулаки? Черкнуть анонимку, шепнуть кому-то на ухо… Культурное рычание — гр-р-р… Чем слабее интеллект, тем сильнее животное, дети страшные забияки, но со временем споры решают при помощи интеллекта. А порою — аффекты, аффекты на публику. Человечество прошло долгий путь от дикости к цивилизации. И вдруг — цивилизованный дикарь… И все рушится: города, государства. Фактически войны никогда не прекращались.
И снова мысль возвращается к приятному.
Они вместе шли той же дорогой, мимо ржаного поля, под кустом, меж цветов ромашки осталась газета с ее фамилией, выведенной химическим карандашом.
— Пусть читают, пусть знают все, — сказала, грустно усмехнувшись. — Пусть знают, что здесь была дуреха. Все равно ведь всем известно, что не аисты приносят детей.
— Я вспомнил анекдот, — попробовал он рассеять ее задумчивость. — Говорит отец: «Ивашок, тебе аист принес маленькую сестричку, показать?» — «Нет, покажи аиста».
Однако она не улыбнулась.
Солнце упало за гору и сквозь тучи раскинуло по небу золотой веер, и невозможно было оторвать глаз от этого зрелища. А они шли, недовольные самими собою, своей нерешительностью, своим чувством вины перед собственной совестью. Все время их преследовал косарь в синей майке и длинных сатиновых трусах. Едва она успела снять блузку и приладить ее на тонкой ветке куста, как вдруг фигура косаря оказалась где-то неподалеку на ржаном поле. Она торопливо надела блузку и долго сидела среди ромашек, а коса позванивала в явственной близости от них. Золотой веер медленно перемещался по небу. Они молча шли бороздой, по обеим сторонам шелестели налитые колосья, а когда вышли на простор, то увидели косаря, косившего на лугу — на прежнем месте! — он спокойно делал свою нелегкую работу, и, казалось, коса в его руках пела свою привычную песню.
