. Ни о каких стратегических планах и замыслах полководца речи нет
[60], хоть это и противоречит тенденции автора подавать Дарета как историка.
Приверженность к традиции латинской исторической прозы заявлена уже именами Корнелия Непота, мнимого переводчика «Истории», и Саллюстия, мнимого адресата посвящения. Если в изображении боев автор не сумел уйти от гомеровских штампов, то в других деталях он вдохновляется скорее книгами историков. Также, как в подобных книгах, в «Истории» часто заходит речь о подвозе провианта (гл. 16, 19, 22, 26), наборе войск (гл. 8, 11, 15, 21), строительстве флота (гл. 6, 7, 9), ожидании подкрепления (гл. 22), тренировке воинов (гл. 20, 26). Хотя и у Гомера говорится о военных советах и посольствах, в «Истории» они становятся настолько частыми, что им уделяется не меньше места, чем боям: «История», грубо говоря, состоит из описаний боев и советов (посольства — частный случай последних). Всего в «Истории» рассказывается о тринадцати советах греков и пяти — троянцев, а также о двенадцати посольствах (шести греческих и шести троянских). Во время обсуждения спорных вопросов на советах герои не столько высказывают собственное мнение каждого, как это делается в эпосе, сколько разбиваются на партии, характерные для исторической литературы. Заговор, которому отводится решающее место в сюжете «Истории», также реалия не мифологическая и не эпическая, а историческая. Похищение Елены у Дарета не любовная авантюра, какой ее видит традиция, а военно-политическое мероприятие.
Историческому жанру принадлежит и сам лаконизм повествования, и интерес к причинам описываемых событий, доводящий автора до похода аргонавтов, при отсутствии интереса к последствиям, свойственному скорее поэзии и мифографии.
В «историзм» Дарета вписывается и его «рационализм» (не затрагивающий трехлетних перемирий), о котором заявлено уже в предисловии мнимого Непота, где в качестве главного упрека Гомеру выставляется участие богов в сражениях вместе с людьми. Автор «Истории» на самом деле ни разу не упоминает богов и избегает их даже тогда, когда рассказ подводит его вплотную к месту, где они должны появиться. Так, вместо Афродиты, спасшей Париса в поединке с Менелаем, у него фигурирует Эней (гл. 21). Автор не столь часто прибегает к рационалистическим толкованиям мифов (превращая, например, суд Париса в приснившийся ему сон, а Троянского коня — в скульптурное изображение на Скейских воротах, послужившее условным знаком для греческого войска), сколь просто опускает эпизоды, содержавшие чудесное и маловероятное (Гесиона и чудовище, жертвоприношение Ифигении, стрелы Филоктета, смазанные ядом Лернейской гидры, неуязвимость Ахилла, похищение Палладия и пр.). Пропускаются также многие эпизоды, кажущиеся чрезмерно мелодраматическими для исторического сочинения (выкуп Приама Гесионой, самоубийство Аякса, любовь Париса и Эноны). В этот разряд попадает, очевидно, и ссора главных вождей из-за пленницы. Лишь ради трагической любви Ахилла к Поликсене автор отступает от этого принципа.
