А потом Владимир Ильич натянул на голову кепку, взял в руки мастерок и уже уверенно вцементировал первый камень в основание памятника Освобождённому труду.
Но как будет воплощён образ Освобождённого труда, какими средствами изобразят скульпторы, художники, архитекторы вдохновенный труд советского человека? И, словно угадав его мысли, Анатолий Васильевич Луначарский пригласил Владимира Ильича в Музей изящных искусств, что размещался напротив и где были выставлены эскизы будущего памятника.
Владимир Ильич поискал глазами Володю и позвал с, собой. В угловом зале музея на первом этаже на стенах были развешаны эскизы. Большинство их изображало какие-то непонятные геометрические фигуры кубы, пирамиды, конусы. Владимир Ильич внимательно рассмотрел каждый — эскиз.
Ты что-нибудь понимаешь? — шепнул он на ухо Володе.
— Нет, — простодушно ответил мальчик.
— Я тоже, — признался Владимир Ильич.
Анатолий Васильевич по поскучневшим глазам Владимира Ильича увидел, что не понравились ему эти футуристические изощрения.
Проходя через итальянский зал, Владимир Ильич остановился перед белой мраморной скульптурой Купидона. Озорной малыш упругими ногами играл, как в мячик, сердцем. Белое мраморное сердце казалось живым, пульсирующим, ускользающим из-под шаловливых детских ног. Володя засмотрелся на эту фигурку, засмеялся и сделал какое-то движение ногой, будто тоже хотел поиграть с этим сердцем. Владимир Ильич произнёс характерное «гм», выражающее одобрение, и быстро направился к выходу.
— Иди домой с Анатолием Васильевичем, а мне ещё нужно поехать в несколько мест, — сказал он Володе.
Сел в машину. Помолчал, потом, словно удивившись чему-то, произнёс:
— Мраморное, а осталось в памяти живым, упругим и тёплым.
Шофёр обернулся и спросил:
— Куда, куда вы сказали?
— Поедем на Прохоровскую мануфактуру.
Прохоровская мануфактура, или «Трёхгорка», как её звали в народе, из-за нехватки топлива и рабочих бездействовала уже больше года. Из семи тысяч рабочих на ней осталось не более трёх тысяч. Остальные ушли на фронт, разъехались по деревням. Судьба друзей-трёхгорцев волновала Владимира Ильича, и он решил с ними поговорить, посоветоваться.
В Трёхгорном переулке Владимир Ильич вышел из машины и направился к «Большой кухне», которая была и рабочей столовой и клубом одновременно. Из открытых окон плыл острый запах кислых щей, слышалось звяканье посуды. На бревне, что лежало у стены кухни, сидел старик и курил самокрутку. Увидев Владимира Ильича, поклонился ему, назвал по имени и отчеству и засеменил плохо слушающимися ногами к Крыльцу. Владимир Ильич остановил его.
